Событие дня:
Москва C
А два года назад, в преддверии его юбилея, мы встретились с ним в его московской (естественно, съёмной — у писателя никогда не было своего собственного жилья) квартире и почти полтора часа говорили о его судьбе, о литературе о его друзьях, о его привычках, о его женщинах, о его пути в политике и ещё о много чём. В полном виде это интервью так и не увидело свет. А вскоре и интервью он перестал давать — здоровье не позволяло. И так получилось, что это одно из последних его больших интервью. Сегодня, прощаясь с Лимоновым, стоит услышать его голос, его рассказ…
«СП»: — Ты вообще когда-нибудь думал, что доживёшь до семидесяти пяти?
— Нет, никогда не рассчитывал, я в детстве даже не думал, что доживу до тридцати. У нас все пацаны в посёлке погибали в 22 года, почему-то очень «модная» была цифра.
«СП»: — Почему?
— Многие сидели, кто там при попытке побега, кто сорвался с оконной рамы, кого-то убили в лагере, вот такие причины.
«СП»: — Посёлок был рабочий?
— Рабочий.
«СП»: — Ты был из военной семьи…
— Я был из военной семьи, но такой «задрипанной».
«СП»: — То есть ты всё равно себя считал частью посёлка?
— Ну, конечно, да. Мы туда переехали, я уже в первый класс пошёл даже, мне было семь лет.
«СП»: — Ты помнишь свой первый бандитский поступок?
— Нет, помню, когда первый магазин ограбил, мне было 15 лет, это я помню, конечно. Но у нас этот магазин все грабили (смех) Это было…
«СП»: — Посвящение.
— Да, он там, на окраине, был такой, и его ограбить — как лишиться невинности, так вот было для пацанов. Все туда ходили. Ничего сложного. Булыжником спьяну разбили окно, залезли, набрали водки, ещё головки были белые, знаешь, такая водка с белыми головками была. Отлично помню.
«СП»: — И конфет на закуску?
— Конфеты уж как таковые не особо были, да, хочешь конфет, но в те годы продавщицы прятали деньги именно в ящиках из-под конфет, где-нибудь на дне… Я помню, целых два рюкзака выпивки мы украли. Денег было мало.
«СП»: — И сколько вы её пили?
— Не помню.
«СП»: — Вас не «взяли» тогда?
— Нет. Если бы «взяли», жизнь сложилась бы несколько иначе.
«СП»: — Когда-то, в другие разы, наверное, «брали».
— Ну, меня не взяли, а там — не знаю. Вместе со мной был парень боксёр, даже не помню теперь, как его зовут…
«СП»: — Вот ты говоришь, никто и не мечтал даже дожить до тридцати, а когда дожил — помнишь свои ощущения?
— Нет, вот когда дожил до сорока, это было в Париже, я помню. Я чего-то запаниковал на несколько дней. Мне показалось, что должны наступить какие-то невероятные изменения во мне, что я стану совершенно старым и дряхлым, и всё, конец. Но ничего такого не случилось, всякие события произошли потом другие, и я просто забыл об этом думать, естественно. А потом уже свои 59 и 60 я в тюряге праздновал.
«СП»: — Я помню твой юбилей, мы отмечали за тебя…
— Да, вы сидели в ЦДЛ, а я счастливо сидел в тюрьме саратовской. И так было хорошо! Я так себя чувствовал. Я подумал, это довольно вульгарно — сидеть на своём собственном юбилее. Ты знаешь, я юбилеи терпеть не могу. С трудом на чужие иногда хожу.
«СП»: — У меня два самых запомнившихся юбилея, один в Южной Осетии, я был первым, кого пропустили после схода лавин. И на вершине — такое первое солнце, и снег был, знаешь, какого не бывает вообще нигде, кроме Тибета, потому что только-только лавины сошли. И вот я увидел это солнце, это было утром 17 февраля.
— А мне вот запомнились тюремные.
«СП»: — А второй — это было в Ираке. И ещё в Чечне… Ну, вот всё-таки, прожил 75…
— Ну, ещё не прожил 75, ещё две недели. Но я, как обычно, куда-нибудь, отключу телефон. Я 20-го еду в Тверь книгу представлять.
«СП»: — Какую?
— Книг много выходит сейчас, но вот вышла книга под названием «Монголия» в издательстве «Питер». Это первый мой опыт с издательством «Питер». Довольно мощное издательство.
«СП»: — О чём книга?
— Да обо всём. Знаешь, это уже книга, которую может себе позволить человек, писавший множество лет. Такая, не бессюжетная, с любого угла начатая и точно так же законченная. Там есть и Кронштадт, такой город, по которому идёшь и не знаешь, что тебе на голову упадёт — то ли кирпич, то ли яблоко, то ли мёртвый краснофлотец. Я влюбился в эти балтийские города. Гатчина там есть, одновременно Иркутск, что угодно. Жанр определить очень трудно, это не есть «записки путешественника», ничего, там просто рассуждения. Увидел киргизов на крыше, начинаешь рассуждать о киргизах. И вообще о металле, какие-то воспоминания раскручиваются. Вспоминаешь сразу завод, на котором я работал. В общем, много всего. В Карабахе я был, тоже множество ощущений, потому что там чувствуется, что всё рядом. Там же Иран рядом, иранские фуры всё время шастают туда-сюда. Очень экзотично, настоящий караван-сарай. Я, смеясь, пишу, как в Голливуде, такой караван-сарай, где уже три или четыре тысячи лет одна и та же вода течёт. Колонны, остатки одного из городов, Тигранакерта. Всё совершенно дико идёт, всё такое, невероятное. Я спросил у одного учителя местного: «А что, Сирия-то далеко?». Он подумал и говорит: «Недалеко» (смех) Вот так всё, сел на ослика и поехал. В общем, смешно. Эти деревни горные. Они не такие армяне, как армяне, они даже не особо-то и армяне, на мой взгляд. Похожи, знаешь, на таких сербов, которые всю жизнь сражались с турками, и в результате сами стали похожи на турок. Так и эти, они, в общем, страстные такие, горные люди, я их очень полюбил. Случайно я туда заехал, появились знакомые.
«СП»: — А когда ты ездил?
— В прошлом году, в конце мая, в июне был.
«СП»: — Человеку свойственно делить жизнь на некие такие этапы. Какие этапы в твоей жизни были? Ты сам какие этапы видишь?
— Ну, конечно, был этот посёлок, потом была либеральная интеллигенция, я познакомился с Анной Моисеевной, еврейская либеральная интеллигенция города — поэты и всё такое. Потом заграница, опять заграничная шпана, потом Париж много лет, потом всякие войны, потом пошли-поехали. Правые. Я же познакомился с Жан-Мари Ле Пеном раньше, чем кто бы то ни было, в конце 80-х, когда его вообще мало кто знал, и боялись как чёрт ладана. И с коммунистами французскими я контачил, и т. д. Так что этапы, конечно, есть. Был этап «нацболов» *, безусловно, огромный, который до сих пор ещё не закончился.
«СП»: — Ты как-то, я помню, при мне неполиткорректно одёрнул журналиста, когда он тебя попытался, обращаясь к твоему прошлому, упрекнуть, что как же так, вы, интеллигент, и пошли в такое красно-коричневое болото. А ты сказал, что никогда не был интеллигентом.
— Это всё стереотипы. Во-первых, действительно, я никогда не был интеллигентом, я работал на полдюжине харьковских заводов. Кто ещё о своей биографии может сказать, что он действительно работал? Не просто там отметился, как Хрущёв, восемь месяцев чего-то в шахте числился. Я горжусь, я в литейном цеху на заводе «Серп и молот» год и восемь месяцев оттарабанил. Для того времени, той среды — это было гигантское количество времени. Я действительно работал, висел на доске почёта, чем до сих пор горжусь. Вкалывал как зверь. Потому что если вкалывать, то вкалывать.
«СП»: — То есть несмотря на то, что вторую половину своей жизни ты был писателем, так и не стал интеллигентом?
— Да, я никогда не любил это всё, писатель — это довольно глупо. То есть я бы занимался чем-нибудь другим, но эпоха была такая. Я не знаю, может быть, пошёл бы в рок-стар, рокер такой. Стал бы наверняка звездой, я думаю. Талант у меня был. Но эпоха предлагала такой выход. Она не предлагала ничего другого интересного.
«СП»: — Недавно читал твои книги об Америке, и читал опять же, что сейчас Америка. И, как ни странно, возникла ностальгия по той Америке, которую описывал ты. Та Америка, по-твоему, ушла безвозвратно?
— Конечно. Париж уже тоже не тот. Я приехал, это же было патриархальное время, так вот вспоминаю, это было продолжение ещё того Парижа Хемингуэя, сейчас его нет, глубоко под водой. Я почему не хочу ехать? Мог бы, но не хочу, что называется, бередить душевные раны. Пусть у меня останется тот Париж, в котором я жил.
«СП»: — А каким он был, тот Париж?
— Ну, бедным очень. Я когда приехал, там была депрессия города. У города было множество долгов. Бедный, как я не знаю что. Все здания облупленные, квартиры дешёвые, поэтому можно было на любые копейки снять себе квартиру в центре города. И всё было, знаешь, как-то вот… эти кафешки, где сидели бедные работяги, пили своё винцо. Там рядом недалеко была кофейня, где Бакунин собирался со товарищи. Удивительно. Я только сейчас понимаю, что повезло дико, потому что я уезжал, он уже начинал быть городом для богатых, а тогда не был. Вовсю воняло, там же камины. У бедняков топят камины, это у нас здесь всё наоборот. Я писал в одном из рассказов, купил себе пилу за 20 фраков и ходил по улицам. У меня сумка была и пила, я увижу чего-нибудь, бревно подходящее, отпилю, иду домой. В камин, и всё.
Там была отличная жизнь, я вообще всеми этапами своей жизни более менее доволен, включая тюрьму.
«СП»: — А вот этап Америки, какой из городов был самым «твоим»?
— Ты знаешь, я всё-таки нью-йоркский житель. Я там жил больше всего. Жил и в Калифорнии, и ездил по всяким штатам, Нью-Джерси, Чикаго. Но это всё так, недолго. В Калифорнии я жил целое лето как-то, в Монтерее, но всё равно я нью-йоркский.
«СП»: — В военной школе?
— Да, потому что у меня девка там была шведского происхождения.
«СП»: — Разведчица.
— Там все разведчицы. Это была школа первой степени, там на самом деле три степени. То есть там были одни лодыри и всякие халявщики, которым не хотелось ничего делать. Они записывались на эти курсы. Это смешно, скорее всего, было. Но, видишь, потом это превращается, если уже там третья степень, там уже — да. Эти слухачи, которые сидят на атомных подводных лодках и ловят русские шорохи. Это уже не смех.
«СП»: — Скажи, снятся города? Вообще ты любишь сны?
— У меня времени нет, к сожалению. Я сам по себе беспокойный человек, рано встаю, летом в 6 утра, сейчас, поскольку темнее, где-нибудь на час позже. Но у меня ещё проблема такая — надо писать. По меньшей мере, три дня в неделю я пишу статьи, и лучше их отсылать первым, а то вдруг кто-нибудь на ту же тему напишет.
«СП»: — Для кого сейчас пишешь?
— «Свободная пресса», статью в неделю, потом пишу для «Russia Today», тоже статью в неделю, и для «Regnum».
«Свободная пресса» и «Regnum» — лучше, «Russia Today» — капризные. Иногда бывает, что чего-то не берут, или начинается «смените здесь на то, на это», ну, перестраховываются, скорее всего. Бывает, что какие-то ещё там подваливают статьи. В основном это средство заработка, за политические статьи мне, слава Богу, платят неплохо.
«СП»: — По крайней мере, на хлеб с водой хватает.
— Хлеб с вином. Мне самому денег не надо, ко мне в основном ребята приходят: «Дайте на это дайте на то, дайте на сё». Дети, опять-таки. Им же тоже надо каждый месяц какое-то вспомоществование и т. д. То у кого-то на квартиру нет, а у него трое детей. Вот так и живём. Но я уже привык. Знаешь, когда ты привыкаешь, что несёшь на себе какой-то груз. Нет, нормально, материально я никогда так хорошо не жил, но я считаю, что это за счёт… как бы «за выслугу лет», как в армии. Они меня не сумели заткнуть, не сумели свалить, и более-менее принимают таким, какой я есть. Конечно, с определённой осторожностью, не давая мне особо разогнаться, но, тем не менее, я всё-таки отстоял себя в достаточно тяжёлой борьбе.
«СП»: — Тебя можно в принципе без всякого преувеличения назвать одним из старых действующих реал-политиков.
— Конечно, я старый. Я пришёл, и все мы — Зюганов, Жириновский — общались и в начале 90-х. После этого этого пришёл, кстати говоря. Не я один отмечал, тот же Жириновский говорил об этом, что было время, в которое какие-то люди прорывались как-то и сумели через годы себя… в разной степени. Мне, например, особо не нравится судьба Жириновского, я бы не хотел, упаси Господи, такой судьбы. Я его иногда вижу где-нибудь, он такой, как памятник, как статуя Командора. С застывшими мыслями.
«СП»: — Ты его помнишь другим?
— Да, я его помню живым сорокалетним мужиком с лексиконом людей, которые в очередях стояли (смеётся) Мне он такой нравился. Мне нравились Анпилов и Жириновский, я с ними немедленно познакомился из всей этой кодлы.
«СП»: — Возвращаясь к разговору о том, что ты? С этой точки зрения, как ты видишь сегодняшнюю кухню, или такую магму политическую России. Куда она пришла?
— Оппозиция старалась, конечно, скинуть вначале Ельцина, потом Путина. Но ведь не удалось же. Не удалось! Пытались очень сильно. И одновременно мы как партия пытались не работать в России. Мы постоянно то в Севастополе устраивали свои акции, то пытались в Казахстане, в Прибалтике. Мы не преуспели, но мы хотя бы честно пытались. И пытаемся до сих пор. Не знаем, что из этого выйдет, может, я уже не успею, потому что, ну, что уже, всё-таки… ничего не болит и всё отлично. Даже вот ходил позавчера к своему профессору «по башке», он говорит, можешь не приходить, сколько наблюдаем, ничего не случилось, всё у вас хорошо, поэтому если вдруг станете падать, тогда вам придётся к нам идти, а так — не надо. Поэтому я ещё надеюсь, что какое-то время… отец у меня умер и мать в 86 лет, а другие мои родственники вообще порой до 104-х доживали. Я не хочу, на хрена оно мне надо — 104? Но если придётся, значит, в России придётся жить долго.
«СП»: — Ну, вот ты говоришь «мы пытались». Куда пришла Россия?
— Невозможно бесконечно… раз не свергли, надо жить с императором. И, я думаю, всё равно царствование идёт к концу. Так или иначе, никто же не вечен. 65 лет Владимиру Владимировичу. Я смотрел как-то хоккей, вырядился он там, одел чего-то там, но шейка-то тоненькая, старческая. Не надо упираться, есть же какие-то вещи, да? Не надо делать смешное. Поэтому любая другая власть, которая сейчас придёт, она будет, конечно, более патриотична. Ведь люди не забыли, они всё помнят. «Русский мир». Они дико воодушевились тогда, когда Крым стал нашим. Я это видел, я человек, очень чувствующий эти вещи, наблюдательный. Я смотрел и видел, как у людей горели глаза. Им это нравится, нравится, что Россия — великая страна. Для них это, может быть, даже больше личных успехов. Посмотрел из окна и чувствуешь — Россия — великая страна! И они сразу повеселели. Им всегда хотелось. Я же когда-то цинично говорил, что мы завидуем американцам, что они рулят где-то в Ираке с этим навороченным оружием. Мы тоже так хотели, но… нас оттеснили куда-то и мы как лохи. Сильная нация, но как лохи себя повели. И сейчас до сих пор так себя ведём. Скажем, с этими олимпийскими играми. Ну, на хрена туда? Зачем быть просителями? Не надо. Надо было накачаться допингом и устроить игры в Сочи самим. Показать такие результаты, которых никто никогда не показывал. Нет. Дебилы. «Отпустите нас». А одно унижение ведёт за собой следующее. Я во многом не согласен с политикой России. Но она намного лучше, чем это было, когда мы начинали.
«СП»: — Вот я иногда сам себе задаю вопрос, ну, опять же, мы с тобой долго вместе. Та Россия, за которую мы боролись или видели себе в каком-то идеальном сне, и она, конечно, у каждого была своя. И одна из проблем оппозиции была в том, что видели Россию, но как-то резкость в итоге не сводилась. Но в итоге всю нашу лексику, всю нашу риторику, мягко говоря, скоммуниздила нынешняя власть.
— Она столкнётся и оставит в наследство стране огромные проблемы. Хреново они поступают, они не решают какие-то проблемы, а оставят это нам. Во-первых, они оставят враждебную Украину, это точно. Этого не надо было делать, надо было проявить больше решительности и каким-то образом прорусское правительство туда затолкать. Ну, не явно, какое-нибудь…
Потом множество вещей не решены. Кстати, даже великий Сталин оставил много нерешённых проблем, например, сосланные народы. И вот ожили, вылезли такие здоровые народы и теперь предъявляют права. Врагов много приобрели. Он же нам оставил это всё. Великий мудрый Сталин. А менее великий и менее мудрый Владимир Владимирович тоже нам оставит немало огромных проблем. Но я всё-таки думаю, есть позитив в том, что он пришёл к власти. Это случайность, конечно. Я не думаю, что Ельцин был такой проницательный, так он отлично разбирался в людях. То, что у него в фаворитах были, скажем, тот же Немцов и Степашин, тоже не говорит о том, что он разбирался в людях великолепно. Нет, это случайность. Вот случайность — маленький офицерик. Ну, что такое майор КГБ? Этих майоров… мать-перемать, у меня даже какой-то родственник был. Отец Кати женился вторым браком на какой-то женщине старой, у которой сын был майором КГБ. Который тоже испугался и говорил: «Зачем, зачем этот Лимонов, не нужен он нам в родственниках» (смех).
И я говорю, что это просто случайность. Первые два срока он гулял. Умный, понимающий, опытный человек всегда видит. Он гулял, он был счастлив — Берлускони, Шрёдер, всех там целовал и прочее. А потом он помудрел поневоле, возраст-то приходит, начинаются думы о государстве, и стал время от времени совершать такие поступки, которые я одобряю. Но проблема будет. Проблема неравенства огромная. Он сам соображает. Ты видел интервью Оливера Стоуна? Вот в четвёртой части он спрашивает, мол, что, олигархи до сих пор, проблемы… заели, условно говоря. Путин отвечает, да нет, с олигархами всё в порядке, проблема огромного неравенства между бедными и богатыми. И он абсолютно знает, что болит. Это проблема. Страна ахает и переживает, конечно. Когда называют какие-то цифры, менеджер какой-нибудь, Сечин, получает там 16 миллионов в год, 18 миллионов. Долларов! (смех) И сидит убогий старикан, которому МРОТ увеличили даже не до 10 тысяч рублей, ты представляешь, что он…
«СП»: — 990, на сто рублей…
— Да, там девять что-то с запятыми. И что он думает? Они, кстати, после того, как ряд людей, и я в том числе, обратили на это внимание и сказали об этом, немедленно убрали из обихода все зарплаты служащих, высших чиновников. Вот проблема неравенства остаётся. Владимир Владимирович не сможет её решить. Он беспринципный и неглупый дядька. О немецком романтизме он понятия не имеет и не понимает, что Гитлер был последним немецким романтиком, я эссе написал на эту тему. Он понимает, что это огромная проблема, но сделать он ничего не может, он окружён этими людьми. Все кореша, все друзья… вся власть покоится на его доверии к этим людям. Кто-то умный использует это.
«СП»: — Не боишься реставрации либералов?
— Да я в гробу их видел. Я считаю, что если им не попустительствовать, они маловлиятельны. Как электоральная сила они не представляют никакой опасности. «Сколько у них батальонов?» — как спросил бы Наполеон. Нисколько. Поэтому это — визгливая шушера. Единственное, их решительнее надо было бы… страна так или иначе ведёт две войны, пусть они не названы, поэтому то, что говорят они, говорить нельзя в этой обстановке. Вот хотя бы для этого надо было бы, например, объявить себя стороной конфликта на Украине. Ничего бы не изменилось по отношению Запада к нам…
«СП»: — Веришь в заговор против Путина? Недавние события, когда список, который американцы вывесили, в котором практически всё политические и экономическое руководство. Ну, на мой взгляд, это попытка подтолкнуть всю эту нашу политическую и экономическую кодлу к тому, чтобы своими руками как-то, но зачистить ВВП. Потому что, конечно, никто из них капиталы в Россию возвращать не собирается. При этом они все подвешиваются на этой нитке. От каждого из них будут требовать лояльности.
— Я тебе могу сказать о своём взгляде на это. У нас все смеялись, и я тоже сначала смеялся над этим списком кремлёвским, в котором есть просто список Форбс и наши олигархи, и всё. Но, знаешь, я думаю, это попытка такого постепенного очернения конкретных людей. Там неважно. Им наплевать, они особо не выбирали, ну, не упомянули Кудрина, но это так. Я думаю, что это по той же схеме, как было с Саддамом Хусейном, его же тоже не одного обвинили, там был «химический Али», который там якобы чего-то. То есть там же на самом деле вся государственность российская. Я этих людей не особо ценю, я считаю, что завтра их можно сменить на каких-то других. Но на Западе рассуждают по-иному, они считают, что вот мы сейчас укажем на них пальцем… это не обязательно делать немедленно, это, скорее, такое дело, оно будет идти своим ходом. Все будут помнить. Это дискредитация, направленная на длительное время, такое у меня впечатление от этого. А что касается Владимира Владимировича, я не думаю, что есть какая-то возможность его кому-либо сдвинуть, он себя ещё в первые годы правления достаточно обезопасил, убрал из армии, отовсюду, массу людей, которые могли бы быть ему опасны. Я думаю, что он как раз в этом смысле прикрыт. У них наше восприятие власти, восприятие простого народа, оно неверное. И Запад перенял это, и либералы переняли, они почему-то фокусируются на фигуре самого Путина. На мой взгляд, страной управляют где-то от тридцати (и больше) семейств, которые поневоле друг друга, видимо, не выносят. Но что делать, надо жить. У меня тоже есть люди, которых я терпеть не могу, и даже в партии есть, но надо. И я считаю, что никакой Навальный не мог бы существовать, если бы за ним не стояла вот одна из этих, или несколько там, семей, от которых и Владимир Владимирович зависит. Владимир Владимирович, что называется, споксмен, он такой porte-parole, это по-французски. Он типа Пескова, пресс-секретарь. Не совсем пресс-секретарь, он, конечно, огромное влияние имеет в принятии решений, но он не один решает. И какие-то вещи он порешал по-иному, я уверен.
«СП»: — Знаешь последний анекдот, из которого песню сделали? «Мы ждали Дмитрия Медведева и Дмитрия Пескова, но они не пришли, поэтому сидим без Дим». Скажи, НБП* - это была одна из тех партий, которую уничтожали по-настоящему.
— Ну, потому что и была настоящей. Кстати, сейчас, оглядываясь назад, можно сказать, что РНЕ** тоже была партия что надо, она была государственной (государственнической?), она не была, как сейчас принято, «националистической».
«СП»: — Ну, эта вся мелкая шваль, наши «нацики».
— Да, нынешние «нацики» — это сепаратисты.
«СП»: — Абсолютно. РНЕ было другим.
— В РНЕ всё-таки было всё, как надо. Православие и прочее. Конечно, они не понадобились, но это уже другая история. Но то, что эти, вместо того, чтобы расширить, надстроить, безжалостно затоптали…
«СП»: — Я с тобой не то, чтобы не соглашусь, но, наверное, подкорректирую. РНЕ не было опасным, потому что у РНЕ не было в какой-то степени «головы», потому что у них не было привлекательного образа, не было тебя, не было твоих ребят, вот этой энергии, оно было закапсулировано.
— Я понимаю, с поправками. Но я просто говорю, что изначально, заметь, они же всё-таки…наш с тобой перший лепший друг в своё время, Белковский, он же создавал «Единство». Я ему говорил: «Ты, что ты делаешь-то?». РНЕ — они рядом. Помнишь, тогда создали «Единство», потом это постепенно перешло… ну, в общем, они сделали имитацию, симулякр. Естественно. Это вот методика нынешней власти, которая умрёт с этой методикой, не изменится. Вместо реальных организаций… они боятся жить, боятся — не имеется в виду физически, а боятся конкуренции. Вместо того чтобы выдерживать это и иметь дело с реальными людьми — всегда можно найти способы, как людей приблизить, как с ними сотрудничать, — они никогда на это не соглашались. Они вместо этого разрушали дотла эти все праведные и неправедные организации и на их месте составляли…
Они просто ещё не имеют опыта, когда вся эта чиновничья братия побежит к чёртовой матери, бросив их тонуть. Они ещё не понимают этого. Я это вижу, я просто считаю, что это будет величайшим отмщением, когда все эти шкуры предадут их всех. Предадут! Предадут всю власть, всё!
«СП»: — Ну, я тебе напомню историю, которая была перед этим, за что Суркова первый раз сковырнули. Потому что вот эта как раз его теория, когда нужно зачистить всех, кем не можем управлять и кого мы сами не создали, она выстрелила в Болотную. Ведь никто тогда из них не ожидал, и ему не простили этого, он до сих пор находится в таком… то есть его то трогают, то не трогают, то подвигают, то не подвигают, но ему не простили, что на фоне абсолютно вытоптанной политической делянки вдруг оказался народ на улице. Чуть-чуть, неожиданно, с драками, но оказался, и это ему не простили. Это как раз то, о чём ты говоришь, это был звонок.
— Всё-таки в значительной степени простили. Когда я увидел Путина в Берлине, и по правую руку сидел Лавров, а по левую Сурков, я так близоруко стал разглядывать в телевизоре, думаю, Сурков ли это? Мать-перемать, что ж такое, где ж правда-то?
«СП»: — Ну, Суркова просто кинули на Украину. Кстати, я тебе скажу, что во многом то, что потеряли Украину, это его личная вина. Я сейчас к личности Суркова присматриваюсь очень внимательно, и уже не первый год пытаюсь для себя определить…
— Он фраер и позёр.
«СП»: — За этим фраером и позёром стоит ещё, на мой взгляд, нечто. Потому что так красиво и жестоко слить Украину, как он её слил, это дело… ведь в принципе всю ситуацию просунуть дяде Володе на тему того, что нам не надо туда лезть, они сейчас развалятся, мы их купим, мы создадим элиту, мы расколем и всё остальное, и всё это подать на блюдечке.
— Кернес же ездил в Харьков, предлагал ему, это совершенно точно, из первых рук я знаю, Царёв мне рассказывал всё это. Летом я был у Царёва в Крыму, и он мне говорил, что Кернес приезжал и говорил: «Возьмите нас, мы же 26 километров». А через границу полуторамиллионный русский город.
«СП»: — Вот четыре года скоро пройдёт, до сих пор нет даже радио, которое бы вещало на Украину. Когда мы очень много работали по всем этим делам, я сам писал бумагу, что нам нужно сделать на длинных волнах хорошую радиостанцию. Причём не просто антиукраинскую, а…
— Предлагали уже. Есть ребята, есть команда, есть такие люди, которые всю жизнь занимались телевидением, радио. И говорили: «Давайте, есть штат, всё сделаем». Люди готовы поработать вообще задаром, лишь бы было. Нет. Последний раз я через одного чувака вышел на самого Суркова. Я сказал: «Давайте Харьков, я там всё-таки фигура в этом раскладе, готов свою репутацию, голову подставить, помогите государством». Нет. «Харьков — это украинская территория». И конкретно, фамилии не хочу называть, это точно, не через кого-то, а вот так вот.
«СП»: — Возвращаясь к делам литературы. Я помню, был период, для меня такой, внутренне горький, хотя, слава Богу, он не состоялся, когда мы с тобой сидели, и я у тебя спросил, что ты пишешь, ты ответил, что ни хрена не пишу, мне больше неинтересно писать. А сейчас у тебя вышел целый веер книг. Как ты вернулся в литературу?
— Это обусловлено совершенно просто — некоторым количеством определённых неудач в политике.
«СП»: — Я бы не назвал тебя неудачником.
— Я не говорю, что я неудачник. Я считаю, что сформулировал вещи, многим из которых ещё не пришёл срок. В Севастополе все знают — вот я был, пошёл к этой башне Клуба моряков, давал журналистам интервью. И я говорю, хоть бы ребятам по медали дали. Это же 25 августа, день независимости Украины, 1999 года, кромешная эта… И над нами все тогда смеялись — дураки, идиоты, дебилы! С этим лозунгом «Севастополь — русский город»…
«СП»: — Ты на Шойгу не выходил с этим? Дело в том, что медали-то за освобождение Крыма. Дай мне список, я пойду к Панкову. А ему как раз такие вещи нужны.
— Ты знаешь, они, суки, конечно, даже Александру Круглову, который автор… это же мой был приятель, боевой офицер, и я у него там жил в Севастополе. Меня первый раз арестовывали в 94-м году у него в номере гостиницы, в Симферополе. СБУ. Он немного не дожил, в 2010-м умер. И это же он придумал «Севастополь-Крым-Россия». Это его. Название его организации, лозунг этот. И его даже не упомянули. Есть же этот похабный фильм про то, как Крым двигался к России, где о Януковиче тонны всего. Ладно, нас не упомянули, хотя в Севастополе все знают, я там ходил, как Кибальчич такой, разгуливал по улицам.
«СП»: — Не казнённый.
— Ну, да. Но я-то что, я организовал, конечно, это всё, но ребятам-то дали бы хотя бы. Они же «парились», вышли только в январе 2000-го.
Тогда такой фурор там наделали. Там сняли всех! Командующих, всех эсбэушников, потому что это центр, 36 метров как раз над всем этим дерьмом. И когда приняли Крым и Севастополь, я ребят в какой-то чебуречной собрал, сидели, застолье, я говорю: «Ну, чего, теперь вы поняли, что всё было правильно? Я уверен, что вы и так думали, что было правильно, теперь вы видите, что Севастополь — русский город? Кто, кроме нас, идиотов, тогда думал, что это возможно?». А мы считали, что это тогда будет сделано. Но у нас у самих не хватило средств, конечно, откуда… ни материальных, ни физических. Но тем не менее.
«СП»: — Какие ещё акции партии для себя считаешь такими, знаковыми, которые что-то значили именно внутри партии, которые ты оцениваешь как действительно знаковые вещи? Ну, вот одно я могу подсказать — это твой батальон в Донбассе.
— Нет, батальон — не особо, я когда разобрался что там к чему, понял, что это очередная «Московия» сделана. Я когда приехал туда в 2014-м, когда увидел там наши эти «подворотнички», ребята наши — полковнички, всякие военные чиновнички, я сразу понял, что труба-дело. Кирдык. Я же знаю всё это, военный сын, я сын военного, всю эту публику различаю. Военного военного от военного невоенного. И всё это дерьмо я сразу понял, и я опечалился, думаю, ну, конец, конец русской революции в Донбассе. И, собственно, так оказалось.
«СП»: — Скажи вот, сегодня, спустя годы, твой казахский проект, как ты его оцениваешь? То есть фактически ты за него сел в тюрьму. Сегодня Казахстан вроде как чуть ли не в лучших друзьях.
— Это всё иллюзии. Дело в том, что как только Назарбаев помрёт, начнётся такая там… причём китайцы там же сидят. Почему все говорят, вот столицу перенесли и там в Астану якобы. Да ничего подобного, потому что от Алма-Аты китайские танки за несколько часов докатят, а до Астаны им надо ещё переть несколько суток. Боятся китайской угрозы.
Огромный регион, богатый. Казахстан — дико богатый! Редкоземельные металлы, газ, уран, нефть. Всё, что ты хочешь! У них сейчас уже на душу населения доход огромный, и это всё на 17 миллионов человек. Конечно, их разорвут. И я бы хотел, чтобы моя страна взяла их в первую очередь, а не китайцы, которые тут сбоку припёка. А китайцы — умные, они сидят и готовятся к этому. А наши — лохи. Я им говорил, давайте путём референдумов в этих северных русских городах. Сейчас, по официальным источникам даже, четыре миллиона русских в Казахстане. На момент провозглашения независимости было шесть с лишним. Было больше русских, чем казахов. Плюс к этим четырём миллионам русских там миллион немцев. Миллион уехал вроде бы, остался миллион немцев, которые себя, естественно, мыслят только с русскими, ни с кем другим. Это понятно, зачем немцам казахи. И ещё какие-то русскоязычные, до фига. И это — Казахстан. Это смешно. Там начнётся такой передел, там кровищи будет и всего прилагающегося.
«СП»: — Возвращаясь к литературе…
— Литература — лишь отражение в мутной воде. Отражение реальности.
«СП»: — Ты французскую литературу в оригинале читал?
— Конечно.
«СП»: — А есть у тебя любимый писатель?
— Знаешь, я же не по писателям. Я в основном люблю всякие исторические изыскания.
«СП»: — Вообще есть писатели, которые тебя сопровождали всю жизнь? Неважно, какой национальности.
— Нет, я их, что называется, менял как перчатки. Это у обывателей, у маленьких людей, они там читают, всю жизнь прижимают к груди. Я пользовался чем-то, чему-то учился, двигался дальше. Мне писатели никогда не были интересны, больше мне нравились словари, справочники. Я помню, была книга «Война генералов», где описывается конкретно — во всяких обменах письмами и прочих документах, как воевали союзники во Второй мировой войне в Европе. Какое соперничество, какие были сумасшедшие, какой Монтгомери был долбанутый и прочее, прочее. Этого в русских источниках не найдёшь! И множество вещей, которые я оттуда унёс, неповторимы. Помню, как-то в национальных архивах, я уже там не жил, увидел объявление, была какая-то выставка настоящих документов французской революции. Что меня потрясло, я до сих пор помню, это безумная подпись Робеспьера. Она начиналась здесь, потом огромные линии вниз, буквально, как голова казнённого, скатившаяся с гильотины. И этот список расстрельный, рядом колонка. Фамилии. Там столько всего интересного было!
«СП»: — Тогда второй вопрос — из исторических персонажей для тебя кто-то был примером?
— Я двигался по жизни, постепенно совершенствуясь. Вот у меня сейчас кумир, ты слышал о таком, Бешеный. Это же священник бывший. Он был главарь «бешеных», покончил с собой в тюрьме Бисетр. Первый раз он себя кинжалом в грудь ударил, но не добил, а второй раз уже просто лёгкое пробил и умер. Потрясающий тип совершенно! Безумный. Он как раз впереди своего времени предлагал брать в заложники детей, жён аристократов, проповедовал абсолютное равенство. Совершенно безумный человек. Он левее Жак Ру, он левее любого. Робеспьер был приспособленец.
«СП»: — Это какое время?
— Он погиб в январе 1794-го в тюрьме Бисетр, Робеспьер ещё был жив. Он был другом Марата, кстати.
«СП»: — Совершенно случайно в интернете наткнулся на великолепный перевод. В 80-е годы вышла книга французского палача. Палач из династии палачей, который работал сначала где-то в колониях, потом его перевели на территорию Франции. В общей сложности у него было 500 человек, которых он за всю жизнь обезглавил…
— А я, представляешь, приехал в Париж ещё при Жискар д’Эстене, и тогда гильотинировали людей. И каждую неделю на последней странице «Figaro» были фотографии этих людей. Знаешь, как на паспорт, в рядок. А гильотину я видел на выставке, называлась она «Орудие пыток и прочие убийства». Офигенная выставка! Настоящая леонская гильотина, она стояла… ну, не лестница, а такой колодец. Она же высокая очень, оттуда летит этот нож. Нож, конечно, производит впечатление дико устрашающее. Потом там было, как растягивали человека. Обыкновенный такой, как слесарный, станок, туда его заправляли и растягивали суставы. Потом знаменитая «железная дева». И таких орудий там сотни было. Мы ещё с покойной Наташкой ходили.
«СП»: — Писатели тебе не интересны, но ты пишешь. Почему?
— Это способ… знаешь, как в кораблекрушение фонариком светят. Это дать о себе знать, разумеется. У меня никаких задумчивых мыслей по поводу читателя нет совершенно.
«СП»: — Но странным образом ты являешься самым ярким русскоговорящим писателем конца двадцатого века.
— Я просто редкого типа писатель. Они все с условностями, посмотри кого угодно. Читаешь Сорокина или Пелевина — они все условные. Они не говорят прямой речью.
«СП»: — Ты создал свой стиль.
— Да, да. А я, видимо, говорю прямой речью.
«СП»: — Никогда не понимал восторга по Довлатову, ведь он же пришёл в литературу после тебя. Фактически он украл твой стиль.
— Да нет, ничего он не крал. Довлатов — очень банальный. Даже факт, что у него есть большое количество поклонников, которых я не хотел бы иметь, это свидетельствует о том, что он банальный. И человек он был такой — банальный, уклончивый, хитрый.
«СП»: — Ты его знал?
— Да, я его знал. Он меня даже как бы поддерживал, всегда высказывался за меня. И долго-долго врал о том, что он хочет меня опубликовать у себя в газете «Новый американец». Но это, скорее, показывает его доброжелательность ко мне, хотя он не мог этого сделать. У него были богатые американские евреи хозяева, и они не пропустили бы такого человека, как я.
«СП»: — Ты о Боге никогда не думал?
— Каждый день думаю (смеётся). Я думаю о Боге. Я же написал, ты же знаешь, сколько ересей там и прочего. Я думаю о Боге, только он у меня всё-таки враждебный человеку. Но так оно, собственно, и есть, я думаю.
«СП»: — Но это твой путь. Может быть, ты его просто по-другому видел.
— Я не верю в доброту всего сущего. Я верю как раз в полный негатив, что нас стремится всё раздавить. Нас окружающее, да. Человек выжил вопреки. Я горжусь человеком. Я считаю, что человек, в общем-то, такое, казалось бы, болящее, хрупкое, из воды состоящее. Но, в общем, он молодец. Человечество добилось чёрт знает чего. И если оно благодаря своей дури и само себя уничтожит, то тоже не очень жалко, потому что такие герои. Герои, просто безумные.
«СП»: — Скажи, всю жизнь тебя сопровождали женщины. Ну, не тебя сопровождали, в твоей жизни всегда присутствовали женщины.
— Присутствуют.
«СП»: — И присутствуют. Вот твоя долгая жизни среди женщин. Или женщины в твоей жизни.
— Ну, я стал в конце концов, как ты видишь, жить один. Я же большую часть своей жизни прожил либо женатым, либо с женщинами, годами-годами-годами это тянулось. А потом в тюрьме я как-то чуть отвык. И когда вышел из тюрьмы, мне уже не хотелось жить с этими существами. У меня вот есть подруга, уже чёрт знает сколько.
«СП»: — Фифи?
— Да.
«СП»: — Уже вся Москва знает, что у тебя есть Фифи.
— Ну, да, пока есть. Уже 9 лет практически. В августе 2009-го мы познакомились.
«СП»: — Сколько ты с Наташкой прожил?
— Прожил 13 лет в общей сложности.
«СП»: — Но вообще кого-то ты вспоминаешь из своих женщин, чтобы действительно там…
— Вспоминаю, хожу на могилки к некоторым (смеётся). Вот 9-го поеду опять к Лизке. Помнишь Лизку?
«СП»: — Помню. У тебя эта история шикарно описана.
— В 2012-м она погибла от каких-то последствий драгс. Это её муженёк. Вышла она замуж сдуру. Боялась, знаешь, сильных людей. Она со мной жила, но видно было, что… не то, что боялась-боялась, но она не хотела связывать свою жизнь, она не хотела этого контроля, тяжести. Ну, вот связалась с человеком, который получил потом семь лет за наркотики. Заразилась и чем — неизвестно. Не знаю. Родители скрывают и никуда не ходят. Она на Даниловском кладбище лежит, вот я поеду 9 февраля. К Наташке я бы ходил, если бы она здесь была, но она в Питере там.
«СП»: — Её туда отвезли?
— Часть праха. Её же сожгли, и у неё было в завещании — развеять прах по разным городам, где она жила. Петербург, Париж, Лос-Анджелес, Москва. Четыре города.
«СП»: — Людей напрягла.
— Да, напрягла. Есть люди, которые рассказывали мне, как они в какой-то дождь и ветер с какого-то пароходика на Сене разбрасывали её прах.
«СП»: — Романтиком она была.
— Ну… да.
«СП»: — Ты когда-то описал свои похороны торжественно. Или это уже теперь, скорее, тоже романтика.
— Да, я думаю, это уже надо менять. Всё надо менять (смеётся).
«СП»: — Ещё кого из женщин вспоминаешь?
— Всех, с кем я был, или кто со мной был, я их помню и люблю. Что говорить. Зачем же я с ними жил? Надо было.
«СП»: — Страдать и мучиться.
— Ну, знаешь, когда мучился, а, может, много и не мучился. Ещё были и приятные какие-то жизненные куски и воспоминания, всё осталось.
«СП»: — У тебя есть какая-то книга своя, которую ты для самого себя ценишь?
— Знаешь, я в любой… я в ансамбле как-то. Мне, например, кажется, то, что я написал в тюрьме, это «Книга воды», есть в ней что-то такое. Когда я её писал, то считал, что мне дадут 15 лет как минимум. У меня ещё суд не начался, а я уже считал, что меня на 15 лет приговорят, хотя прокурор мне запросил 14. И я думал, что не выйду оттуда. Не то, что я дико страдал, нет. Но вот я написал эту книгу так быстро-быстро, лихорадочно, и получилась, все говорят, что отличная книга. И я сам тоже её временами перечитываю, там очень много… Но там очень странные вещи, например, я пишу о Наташке, там первая же страница — «была». И она же была живая, а я пишу «была». А дальше я не пишу уже там «была». Ну, видно, предчувствие.
«СП»: — Первую свою книгу вспоминаешь, как-то думаешь о ней?
— Ну, была. Была и была. Нет, я со временем стал какие-то вещи ценить другие. У себя. Хотя я не перечитываю.
«СП»: — А стихи? Стихи тоже зарекался писать, а всё-таки пишешь.
— Прилепин стал создавать огромный сборник, свыше тысячи страниц уже было. А потом я ему сказал, слушай, на фига это надо вообще, тут много слабых стихов, сейчас мы это опубликуем, и несколько томов придётся… я говорю, нет. Это академическое издание когда-нибудь, если я… Без меня делайте всё, что хотите, я уж тут не смогу вам помешать. А со мной… я не хочу вот эти стихи. Он откопал, молодец, в смысле — он такой работяга. Везде залез, и даже с моей бывшей женой Еленой списался, она, правда, ему стихов не дала, но пытался вовсю. Но я этот проект зарубил. Не стал.
«СП»: — Ты сейчас сказал фразу «после меня». Ты когда-нибудь думал о мире после себя?
— Думаю, конечно. Думаю, всё так же будут бегать заниматься фигней своей (смеётся) Вот поэтому надо себя тренировать. Не пойдёшь в одно место, не пойдёшь в другое место, и как будто тебя и нет.
«СП»: — Есть у тебя какая-то жизненная формула? Ты для себя как-то можешь её сформулировать?
— Ты знаешь, я не особо придаю этому значение, я считаю, мне повезло, что я часть жизни прожил на чужбине, что называется. Без всяких напоминаний о том, откуда ты и какой у тебя возраст. Я не видел девушек, которые со мной в одном классе учились, я не видел их старушками. Это отлично. Понимаешь, ты не знаешь вехи, вех нет. И ты живёшь, как будто ты в каком-то пространстве пустом. И это было здорово. А вот уже в московской жизни моей, современной, иногда кого-то, да и встретишь, а оно как-то становится противно. Я даже в Париж не еду. У меня же такие были успехи с этими книгами, бестселлеры. Сколько раз меня тащили, я так и не поехал. Не хочу.
«СП»: — Прирос к Москве?
— Нет, я не люблю Москву, я жил бы лучше в Питере, например, который, на мой взгляд, лучше. Ну, тут что, тут всё, инфраструктура и прочее.
«СП»: — Тогда крайний вопрос. Мы с тобой знакомы, получается, с 92-го года. Получается, 26 лет…
— Это мало.
«СП»: — Всё равно целый срок.
— Мало пока ещё, да. Вот у меня есть знакомые… знаешь, я свой знаменитый роман написал, оказывается, 42 года тому назад (смеётся).
42 года! Время — вот такое.
«СП»: — И кто из твоего романа ещё живой?
— Вообще-то многие ещё живы. Основной персонаж, Елена, жива. Ей сейчас 68. Нормально. Она высокого роста. Женщины такого роста долго сохраняются. Это действительно, оказывается, очень важная вещь. Но она, правда, бухала, видимо. Лицо у неё помятое такое.
«СП»: — У меня, кстати, сохранился, не знаю, сохранился ли у тебя, если надо, могу привезти подарить. Помнишь, кто-то из твоих поклонников выпустил твой альбом? Фотографии.
— А, есть у меня, да. Это 96-й год, тоже уже 22 года. Знаешь, с ним какая трагическая история? Как же его звали-то… но мы знаем, о ком речь идёт, в любом случае. Он усыновил мальчика, мальчик, уже взрослый парень, окончивший не то речной институт, в общем, какой-то он там капитан и всё на свете. И уже через несколько лет после окончания института его друзья пригласили на общую встречу, и просто загадкой остаётся. Он остался там ночевать в какой-то комнате, где было всего ничего, несколько человек, его утром нашли под окном. И он навеки с ним… Гусев, я вспоминаю. Да, Гусев. Есть фотография ещё, они ещё ходили на все митинги наши, с этими повязками. Папа, сын. Представляешь, какая трагическая история?
«СП»: — Я недавно Лауру встретил. Помнишь, фотограф?
— Да, конечно. Лаура Алмазовна. Она же из одного города с моей матерью.
«СП»: — А ты когда-нибудь себя чувствовал украинцем?
— Я не украинец. Ты не читал мою последнюю книгу? Изыскания о моём роде. Я там нашёл чёрт-те что. Мой прадед оказался тайным… я тебе покажу, я тебе подарю. У меня, по-моему, одна своя осталась. Это — мой дед, а это — его дядя, да. Мой дед, Иван Иванович, а это его дядя, Владимир Александрович. А это — мой отец, а это — мой прадед, представляешь, тайный советник. Мой дед родился в этой усадьбе у этих людей. Тут много фотографий, я вот тут разбирался. И я нашёл людей, тут кого только нет — и разведчики, и один мой прадед был послан в Корею перед русско-японской войной. Две медсестры, одна фрейлина Его императорского величества. Видишь, какие. Это они на балу императорском в 1903 году. Обе погибли. Одна погибла в Харбине от тифа, в 1905-м. А вторая от красноармейской пули в белогвардейском отряде на севере Крыма. Вернулась из Сербии, куда эвакуировалась с детьми, и Врангель хотел её отправить куда-то в штаб, а она говорит: «Нет, я хочу в боевом отряде». Ну, медсестра такая обстрелянная. И погибла от пули в живот, так и захоронили там. Село Отрадное, что ли. И такие люди! Даже есть действительные тайные советники. Представляешь, что это такое? Тайный советник — это, по-моему, как минимум генерал-лейтенант. Мой прадед Иван Александрович был губернатором Курской (?) области. Этот бежал с красоткой в Париж, портрет её здесь есть, но чёрно-белый. Вообще удивительная семья, знали всех. Тут воспоминания о Слащёве есть…
«СП»: — Это по линии отца или матери?
— По линии отца. Но прабабка — дворовая девка, Варвара, Петрова дочь, неграмотная (смеётся) Вот такие вещи. А дед мой служил унтер-офицером в 53-м донском казачьем полку. И здесь есть фотография, он вырезан как бы со всех сторон, сидит, видно, там погоны какие-то. Оказывается, его брат был командиром этого полка, потом начальником Мурманского края и самым видным белогвардейцем на севере. И он, эта сука, призвал белогвардейцев в Архангельск. Это даже в википедии есть.
«СП»: — Англичан.
— Англичан, разумеется, да. В общем, такая история.
«СП»: — Слушай, я обязательно найду.
— Найди, я бы тебе подарил свой, но… Вот он сидит, видишь. И он не простил. Знаешь, кем он стал? Тут мне достались какие-то документы, плесенью пахнувшие. «Дорогому юбиляру», в 23-м году выдана грамота. «Спасибо, Иван Иванович, что вы были с нами все эти тяжёлые годы» Губпрод… та-та-та. Пришёл Данила и говорит, что это очень подозрительно. Потом стал копать, оказалось, продотряд. Жуткие кровавые ребята вот такие. Он не простил, что он незаконнорожденный. Но хитро везде писал, документов нет, ничего нет. Куда-то отсылают личные книжки 1923 года, выданной чего-то, какая-то хрень. Везде он ссылается. Образование пишет «низшее». А чиновник того времени, 20-х годов, пояснение, значит, в основании этом пишет «документами не подтверждено» (смех).
Беседовали: Инна ВЕТРЕНКО и Владислав ШУРЫГИН
* Межрегиональная общественная организация «Национал-большевистская партия» (НБП) признана экстремистской организацией решением Московского городского суда от 19.04.2007, её деятельность в России запрещена.
** Общероссийское патриотическое движение «Русское национальное единство» (РНЕ) решениями Верховного суда Республики Татарстан от 21.05.2003 и ряда других судов РФ признано экстремистской организацией, деятельность которой в России запрещена.
