Всерьез писать историю своей семьи я решил, когда в 2013 году родился внук Саша. Рассуждал примерно так: в семьях британских аристократов принято вывешивать на стенах портреты предков вплоть до самых древних времен. Утверждают, что это помогает воспитывать лучшие традиции не только рода, но и страны. Увы, в России подобное давно утеряно. Особенно многое — после 1917 года. А жаль. Но лучше поздно, чем никогда. Надо попытаться сохранить то, что еще возможно. Хотя бы для внука. Вдруг когда-то это поможет ему понять, что происходило со всеми нами и с нашей страной? Что прошли и что преодолели? Почему мы такие, как есть, а не иные? Естественно, острее всего меня интересовала история собственных родителей. Да и сведения о них было собрать проще всего. Военная часть биографий отца с матерью вышла такой. Мой отец — Геннадий Григорьевич Ищенко. Добровольцем в 17 лет ушел на фронт, всего месяц проучившись в девятом классе средней школы в алтайском городе Бийске. И сразу же был направлен в город Канск Красноярского края, в 22-ю Краснознамённую военную авиационную школу воздушных стрелков-радистов, где ему предстояло учиться перед отправкой в Действующую армию. В Бийске у него осталась невеста Эльвира, которая потом и стала моей мамой. Как они познакомились? Если бы речь шла не о собственной семье, можно было бы подумать, что перед нами — сюжет из романа. Семья отца на Алтай в октябре 1941 года была эвакуирована из Крыма, в который в ту пору ворвались гитлеровцы. За сутки до начала оккупации из Симферополя семью дорожного инженера-строителя Григория Андреевича Ищенко вывезли на грузовике в Керчь. Отцу было всего 15 лет, но как единственный оставшийся в семье мужчина он тащил пару тяжеленных чемоданов — все, что удалось забрать с собой. С ним — его мать, моя бабушка, теплым октябрьским днем одетая в накинутую на плечи шубу. У нее на руках - годовалая дочь Наталья — сестра Геннадия. Стало быть — моя будущая тетя. На переправе через Керченский пролив творилось страшное. Валом валили отступающие от Перекопа советские войска разгромленной там 51-й армии. Вперемежку с ними — машины с эвакуированными. Люди сколачивали плоты из кузовов разбитых полуторок, переправлялись на Кубань на рыбацких лодках и автомобильных покрышках. Любое плавсредство брали с боем. Семью отца выручило, что с ними ехал их друг, офицер НКВД Овсянников. Он был вооружен пистолетом. Только это и помогло отстоять у обезумевших от паники мужиков, среди которых были и отступавшие матросы-черноморцы, несколько мест для женщин и детей на последнем баркасе, уходившем уже под артиллерийским обстрелом наступавших немцев. Потом потянулись долгие месяцы скитаний по чужим углам. Сначала — в Краснодаре, потом — в Сталинграде, Саратове, в одном из сел Пензенской области. В школу ходить было некогда и некуда. В те годы отец пробовал писать стихи. В его записной книжке сохранились выцветшие карандашные строки стихотворения «Разговор с ветром», написанного в 1942 году. В нем, в частности, такие незамысловатые, но передающие настроение строки: «…Ты лети, не знай преграды, Пролетай весь свет, Где грохочут канонады Передай привет Расскажи, что для Победы Все мы отдадим Что под властью мироедов Жить мы не хотим». Каким-то чудом семья добралась до Сибири. И оказалась в Бийске. Однажды в школе, в которой отец на первых порах практически никого не знал, ученики ставили самодеятельный спектакль по пушкинскому «Евгению Онегину». Роль Татьяны досталась самой красивой десятикласснице Вире Франкарди. А ее ровесник Геннадий, из-за эвакуации оказавшийся всего в восьмом классе, вызвался сыграть самого Онегина. Так мои отец с мамой и познакомились, чтобы прожить вместе более полувека. Но их свадьба случилась лишь, когда война давно закончилась. Потому что ждать своего Геннадия с фронта Эльвире пришлось долгие восемь лет. Именно столько длилась его срочная служба — с 1943 по 1951 годы. За это время они увиделись лишь однажды. Случилось это так. В 1944 году Вира поступила на первый курс Новосибирского института военных инженеров транспорта (НИВИТ). Как и все в нем, ходила в шинели, училась колоть штыком, стрелять из винтовки и пулемета. В один из дней ее срочно пригласили на проходную. Невероятно, но там ждал ее Геннадий. Оказалось — он завершил учебу в Канске и направлялся в подмосковный Клин, где стоял 49-й гвардейский транспортный авиаполк 21-й гвардейской авиационно-транспортной дивизии, в котором предстояло воевать. Эшелон неизвестно на сколько часов или суток загнали в тупик. И молодой стрелок-радист на свой страх и риск решил повидаться с невестой. Бегом помчался в институт. При этом очень рисковал. Ведь если бы эшелон тронулся в путь без Геннадия — его объявили бы дезертиром. Но все обошлось. Мои будущие отец с мамой, обнявшись, простояли у забора несколько минут. И расстались. Как оказалось — еще на семь лет. 21-я гвардейская военно-транспортная дивизия в ту пору входила в состав Прибалтийского фронта. Ее самолеты Ли-2 (бывшие американские «Дугласы») обеспечивали партизан всем необходимым. Летать за линию фронта прекратили перед самым прибытием Геннадия Ищенко в полк. Потому что пришел приказ — готовиться к переброске на Дальний Восток. Дивизию ждала война с Японией. Вскоре 49-й авиаполк перебазировался в Китай на аэродром Мукден и вошел в состав Забайкальского фронта. Оттуда отец и его экипаж принимали участие в освобождении от японцев Порт-Артура. Дело было так. 22 августа 1945 года в 3 часа утра десять самолетов Ли-2, в числе которых был и самолет Геннадия Ищенко, взлетели с Мукденского аэродрома и, прикрываемые истребителями, отправились к Порт-Артуру. Десант возглавил заместитель командующего Забайкальским фронтом генерал-лейтенант Владимир Иванов, его сопровождали четыре офицера и 200 солдат 6-й гвардейской танковой армии. В 17 часов 30 минут самолеты сели на аэродроме в Порт-Артуре. Через некоторое время Иванов вступил в переговоры с начальником японского гарнизона вице-адмиралом Кобаяси. Тот сразу согласился на капитуляцию и отдал Иванову свой самурайский меч. Однако согласно имеющемуся на этот счет приказу Сталина холодное оружие оставлялось бывшим японским офицерам. И Иванов вернул меч Кобаяси. Началось разоружение японского гарнизона. Для этого 24 августа в Порт-Артуре сели шесть летающих лодок «Каталина» с десантом моряков Тихоокеанского флота. Одновременно 12 «Каталин» приземлились в порту Дальний. Всего в обоих десантах было 265 человек. В Порт-Артуре и Дальнем было взято в плен свыше 10 тысяч японских военнослужащих. Целыми и невредимыми захвачены два японских сторожевых корабля — «Хайфэн» и «Хайлун. Только не надо думать, что всюду та война проходила так уж бескровно. Наша армия несла потери. Как оказалось, в шаге от гибели однажды оказался и мой отец. Его самолет должен был лететь через Хинганские горы. Но Геннадия оставили в казарме доделывать стенгазету. Полетел другой стрелок-радист. Его самолет на аэродром не вернулся, разбился где-то в горах. Условия службы были сложными. Самолеты типа Ли-2 не отапливались. Поэтому на ногах у каждого члена экипажа — унты из собачьей шерсти. А внутри еще — унтята (носки из той же шерсти). Как старший сержант, Геннадий получал ежемесячно по 450 рублей. Это были немалые деньги. Когда базировались в Китае, жалованье им платили валютой. Поскольку юань тогда почти ничего не стоил — отправляясь за покупками, деньги носили в парашютных сумках, куда у каждого необходимые суммы ассигнаций едва помещались. В те же сумки прятали купленные вещи, поскольку китайцы ничего не позволяли легально вывозить из страны. Так однажды старший сержант Ищенко перед самой демобилизацией купил для своей невесты в китайской лавчонке большой отрез роскошного синего панбархата. Впоследствии Вира сшила из него себе редкой по тем временам красоты длинное платье. Но было это уже после 1951 года, когда отец, наконец, вернулся к ней с войны. Великая Победа: Брать Берлин зимой отказались в последнюю минут