Событие дня:
Москва C
Ленин завещал похоронить себя рядом с могилой матери в Петербурге, но вот уже почти целый век его бальзамированное тело лежит на Красной площади в Мавзолее из красного гранита. И никто не решается предать тело земле, потому что Ленин еще не совсем умер.
Ленин завещал похоронить себя рядом с могилой матери в Петербурге, но вот уже почти целый век его бальзамированное тело лежит на Красной площади в Мавзолее из красного гранита. И никто не решается предать его земле. Причина — нежелание злить ностальгирующий по временам СССР электорат, который в пребывании тела вождя на поверхности земли видит свидетельство того, что с ним, с этим советофильским электоратом, новые власти еще считаются.
Но, помимо причин политических, есть, вероятно, причины мистические. Ленин не похоронен отчасти потому, что он еще не совсем умер. А не умер потому, что до сих пор не понят по-настоящему. Что на самом деле он хотел сотворить с Россией? Во что ее превратить? Какую цивилизацию создать взамен той, что была разрушена Гражданской войной и военным коммунизмом? Что он имел в виду, когда говорил о диктатуре пролетариата? Какой смысл вкладывал в выражение «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны»?
Многое из того, что писал Ленин, имело чисто прикладной политический интерес. Он всегда мыслил и действовал как расчетливый игрок. «Материализм и эмпириокритицизм» он писал, как известно, для того, чтобы выбросить из партии Богданова со товарищи. «Что делать» — для того, чтобы избавиться от экономистов и нетвердых «искровцев». «Государство и революция» — чтобы нанести удар каким-то мобилизационным возможностям Временного правительства.
Но что влекло его лично, какую цель он перед собой ставил? Зачем ему, образованному дворянину, выпускнику Казанского университета, была так уж нужна диктатура пролетариата? Вопрос, разумеется, не к одному Ленину. Почему все эти интеллигенты, инженеры, профессора и публицисты так потянулись к социал-демократии, к тому движению, к той идеологии, которая вроде бы не очень допускала если не их участия, то их верховной роли?
Ну хорошо, им всем не нравился самодержавный строй. Почему не вступить в ряды либерального земского движения, поддержать «Союз освобождения», затем стать членом одной из либеральных партий? Ну даже при наличии социалистических убеждений — почему не стать народным социалистом, или же, на худой конец, социалистом-революционером с верой в особую миссию интеллигенции? Почему надо было фактически отрекаться от своего реального социального происхождения и создавать партию пролетариата, партию того класса, к которому большинство ее лидеров не имело никакого отношения?
Думаю, в этом и есть загадка большевизма, загадка ленинизма, и если мы ответим себе на эти вопросы, то совершим серьезный рывок в сторону понимания сути того социального эксперимента, который был проведен со страной в течение XX века. В конце 1890-х годов внутри интеллектуального сообщества Петербурга состоялся небезынтересный спор между либеральным публицистом Людвигом Слонимским и марксистом Марком Ратнером.
Слонимский критиковал теорию прибавочной стоимости, изложенную в «Капитале» Маркса, в том числе и по той причине, что эта теория якобы не подчеркивает важную роль интеллектуального труда, то есть науки, в производстве капитала, оседающего затем в кошельке предпринимателя.
Ратнер отвечал с цитатами из «Капитала» в руках, что Маркс прекрасно учитывал роль интеллектуального труда, и даже настаивал на том, что выражением «рабочий класс» он описывает не только человека физического, мускульного труда, но также и участвующего в производстве наемного интеллектуала.
Но если это так, то почему «пролетариями» мы должны называть обязательно людей, стоящих у станка, а не людей, разрабатывающих эти самые станки? Но если это так, то разве не должны мы совсем иными глазами взглянуть на идею «диктатуры пролетариата»? Совсем не абсурдной должна показаться мысль, что она должна была быть отнюдь не диктатурой промышленных низов, но авторитарной властью научно-технической интеллигенции, опирающейся действительно на эти самые рабочие низы, но при удержании в сознании только им понятной высшей цели.
А высшая цель — это общество, в котором постоянный и неуклонный прогресс науки, не отягощенный ни корыстными экономическими расчетами, ни заботами о социальном равновесии, ни религиозными табу, будет обеспечивать постоянный и неуклонный переток людей из низшей, «рабочей», то есть мускульной, страты в страту высшую, интеллектуальную. В том числе за счет автоматизации производства, расширения сферы массового образования, переподготовки кадров и т. д.
Переводя этот идеал на наши сегодняшние реалии, можно сказать, что самым близким аналогом «диктатуры пролетариата» казалась бы диктатура Академии наук над остальным обществом, при условии, что, освобождаясь от бремени отчужденного труда, ряды этой Академии наук в союзе, скажем, с Академией художеств расширялись бы до бесконечности, пополняясь новыми и новыми кадрами. Братья Стругацкие в своих ранних повестях попытались художественно запечатлеть этот идеал в виде Мира Полдня, и советские интеллигенты буквально влюбились в него, не сознавая, что перед ними — та самая «диктатура пролетариата», которая с кровью и болью пробивала себе дорогу в 1920-е годы.
Это я все говорю к тому, чтобы показать: Ленин еще не умер, Ленин еще живет в надеждах и мечтах тех трудящихся, кто хочет жить вот в такой идеальной Новой Атлантиде (вспомним великую утопию XVII века Фрэнсиса Бэкона), в которой не все жители занимаются наукой, но все работают и живут ради прогресса научного знания, даже если до времени вынуждены исполнять иную, не самую в данный момент интересную работу. Конечно, этот идеал еще обязательно воскреснет в истории, но я, тем не менее, ожидаю этого «воскрешения Ленина» без всякого оптимизма.
И об этом надо сказать несколько слов. Помните, в фильме «Сталкер» Андрея Тарковского есть момент, когда герой Кайдановского предостерегает Писателя в исполнении Солоницына от того, чтобы пойти в заветную комнату простым коротким путем. Понятно, что это метафора религиозного отношения к истории — простым путем в истории не ходят.
Попытка воссоздать Новую Атлантиду в виде «диктатуры» якобы пролетариата за счет установления cоветской власти с одной стороны и электрификации с другой привела к безжалостному уничтожению как бы лишних, не нужных для этой утопии групп населения — военной аристократии, казачества, купечества, почти полному истреблению духовенства.
Уже после смерти Ленина лишним и мешающим достижению социального рая оказалось крупное крестьянство.
И кончилось все это тем, что в 1930-е годы сама идеологизированная часть марксистской интеллигенции наконец с ужасом для себя обнаружила, что в отсутствие вот этих якобы лишних сословий она осталась один на один с хищной и безжалостной новой номенклатурой, выходцами, как правило, из мелкого крестьянства, которая в этих интеллигентах небезосновательно видит причину своих несчастий.
Вот к чему приводит в истории прямой путь к социальной мечте, вот чем оборачивается каждый новый рывок в попытке приблизить Новую Атлантиду. И оказывается, что этой утопии не хватает дворянской чести (она ушла вместе с самим дворянством), не хватает экономической смекалки (она погибла вместе с купечеством), ей явно недостает чувства трансцендентной истины (она загнана в подполье вместе с духовенством).
И каждое истребленное этой утопией сословие мстит за себя классу-гегемону, которым, как мы уже говорили, на самом деле является этот самый «мыслящий пролетариат».
Повторится ли попытка возрождения этой утопии? Обязательно, ибо она и есть движущая сила всего социального прогресса, от этого никуда не деться. Означает ли это, что Ленин — в символическом, конечно, смысле — поднимется из своей могилы? Я в этом абсолютно убежден. Только слова будут какие-то новые. Не «диктатура пролетариата», но, скажем, матриархат.
Придут с Запада какие-нибудь новые философы, которые скажут, что победе социальной утопии мешают сильные, здоровые, властные и сексуально активные мужчины. И если их всех отправить в гости к Харви Вайнштейну, то в этом случае лишенным воли к власти, обращенным к познанию и культуре интеллектуалам обоих полов будет легко и просто жить на этом свете, без риска оказаться в подчинении у очередных «неприятных классов» — финансистов, силовиков, теневиков, каких-нибудь братков и т. д. и т. п. Ну что, разве мы не видим, что там, на Западе, Ленин уже практически воскрес, правда, зовут его иначе и говорит он немного другими словами.
Но вспомним снова Сталкера: короткий путь в истории — самый опасный. В прошлый раз, в XX веке, Зона нас остановила. Но далеко не факт, что она захочет остановить нас снова, в веке XXI. Бороться с соблазном очередной легкой социальной победы придется нам самим.
Источник
