Событие дня:
Москва C
Что сулит нам глобальный цифровой капитализм двадцать первого века?
В последние десятилетия весь мировой политический процесс крутился вокруг категории «свобода». Апологеты этой ценности, как правило, принимающие и выдающие за свободу возможность ненаказуемого хамства, уверенно продвигали в массы (чаще всего, в обмен на конкретные денежные знаки и иные блага от сильных мира сего) дудочку гамельнского крысолова made in USA. Что было определенной альтернативой советскому тезису о свободе как «осознанной необходимости». Между тем, обе эти как бы полярные трактовки «свободы» подменяли серьезный и профессиональный разговор о подлинном содержании одной из самых сложных философских категорий его упрощенными и узкоидеологическими интерпретациями.
Проблема в период противостояния двух систем (западной, капиталистической и советской, «социалистической») состояла, однако, вовсе не в отсутствии в СССР свободы как таковой и даже не в том, что западное понимание «свободы» всегда было и остается во многом лицемерным. Главная проблема и тогда, и сейчас состояла и состоит в отчетливом глобальном тренде на минимизацию в мире свободы воли, причем воли созидательной и прочеловеческой.
Чем просто «свобода» отличается от «свободы воли»?
Абстрактная свобода как «свобода вообще» — бессмыслица; она может существовать только в воображении отдельных индивидов как некий мыслимый идеал, в котором субъектом мысли игнорируются источники и потоки несвободы. В действительности реальная свобода всегда конкретна и предполагает свободу кого-либо от чего-либо для чего-то вполне предметного… Например, свобода выражать свое мнение — это независимость (или минимальная зависимость) выразителя того или иного мнения от разного рода контролеров, которым не позволительно быть узурпаторами права на оценку происходящего.
Свобода воли — это реальные право и возможность индивида творить и совершать действия согласно своему разумению. Это сложное философское понятие, в котором нужно отчетливо различать многочисленные оттенки гуманитарного и ценностного, поскольку воля воле — рознь. В свою очередь, свободу воли следует отличать от воли к свободе: последняя суть качество личности, а не объективные права и возможности как свойство среды.
В ситуации становления новой касты «избранных», требующих от власти проявления воли в интересах этой самой касты, появился и нарастает запрос элит на «неоницшеанство». Эти люди в действительности никогда не читали произведений Фридриха Ницше, но кое-что слышали о нем, ну и, как бы, западая на образ «сверхчеловека», поклоняются в сущности самим себе, точнее — отражению себя в глазах своей челяди. Мерилом «сверхчеловечности» становится образ индивида, который потому только «всё может», что обладает или миллиардами личных денег (как Билл Гейтс, Джордж Сорос и проч.) или неограниченными административными возможностями — как известные градоначальники или даже главы «суверенных держав».
В среде новых «сверхчеловеков» не обсуждается разница между «мочь» и «уметь» или «мочь» и «знать». И уж тем более за рамками обсуждения находится категория «понимания». Не обсуждаются права, цели, смыслы, цена, последствия и иные аспекты «волевых» решений. Торжествуют мотивы «брать», «держать» и примитивное представление о собственной миссии: «могу, значит — должен». Впрочем, и само понятие «могу» расшифровывается предельно убого: могу, потому что обладаю материальными и административными возможностями… Очевидно, что в данном случае у новых «сверхчеловеков», мечтающих не о полетах в космос, а о собственных крепостных, работают некие животные рефлексы, являющиеся основой наличия воли к власти. Но при чем здесь свобода воли? А уж воля к свободе вообще не при чем.
Когда-то британские и иные экономисты совершили открытие, обнаружив, что пролетариат — это класс, состоящий из людей, которым принадлежит только их рабочая сила. Так, по мнению Карла Маркса, «собственник рабочей силы и собственник денег встречаются на рынке и вступают между собой в сделку как равноправные товаровладельцы, различающиеся лишь тем, что один покупает, в то время как другой продает…» Далее наивный Маркс, никогда не бывавший в шкуре пролетария, пишет глупость — «…как юридически равные лица», но мы это сейчас не обсуждаем.i Нам важно, что и далее автор «Капитала» часто ошибался, полагая, к примеру, что капитализм вот-вот сменится коммунизмом, при котором рынок рабочей силы будет упразднен, а труд станет свободным.
Эта утопия сегодня еще более актуальна, чем в 200 лет назад, ибо труд простого человека — при том, что он стал несравнимо меньше работать, чем ранее, — еще менее свободен, чем во времена Маркса (хотя в позднем СССР степень свободного труда была достаточно высокой — гораздо выше, чем в современных высокотехнологичных странах Запада). То есть дистанция между классическим капитализмом и модельным коммунизмом в последние десятилетия только увеличивается; социальный прогресс имеет — выражаясь языком Набиуллиной — «отрицательную динамику развития» и предполагает прохождение нескольких кругов (циклов) в своей эволюции; но снятия слоя за слоем подобно стружке не степеней рабства, поскольку современный Запад развивается в капиталистической модели, а степеней свободы.
Так, во второй половине 20 века новый, монополистический и корпоративный капитализм лишил пролетариат и иные социальные группы их права распоряжаться своей рабочей силой. Полный контроль корпораций за рынком труда и возможность заменить рабочего машиной либо компьютерной программой обесценил рабочую силу, так что современный пролетарий продает корпорациям уже не столько свой труд, сколько свои время и психическую энергию по установленной не рынком, но работодателем-монополистом цене.
Такой феномен, как растущая «самозанятость» разрывает классические отношения между работодателем и работником наемного труда и означает становление новых, неклассических отношений между ними, когда уже в них почти нет рынка, но есть предписание, цифровая программа. Предписание же устанавливается банкиром, а точнее — собственником программы, под каким бы видом она не подавалась: «рыночных отношений», «государственного или корпоративного планирования», «сетевой самоорганизации» и т. п.
Глобальный цифровой капитализм 21 века идет дальше — по нисходящей и в логике сознательной и последовательной социальной деградации и политической «оптимизации». Он не просто как бы продает (на самом деле попросту монетизирует) рабочие места и обменивает физическую и психическую энергию людей на предоставление им разного рода статусов и частичное восстановление предварительно отбираемых гражданских прав — он претендует на полное и бесконтрольное распоряжение рабочей силой, трудом, энергией и даже телом и сознанием человека.
Вживление программируемых устройство — следующая и более продвинутая стадия установления глобального рабства, связанная с полным и возможно окончательным закабалением человека. Вживление чипа в организм индивида и появление возможности влияния на его эмоции, интеллектуальные способности, психику и физиологию предполагают, в сущности, приватизацию человеческого мозга и его высшей нервной деятельности. Ирония истории заключается в том, что фантазия великого литератора о превращении собаки в человека сбывается на наших глазах и в прямо противоположном варианте — превращения людей в подобие служебных собак.
Той степени рабства, которое сулит нам вживление программируемых чипов в человеческое тело на нынешнем этапе социокультурной и политической деградации антропосферы (почти полного нивелирования гражданских институтов и традиционных ценностей), не было даже на ранней стадии человеческой истории, в эпоху так называемого рабовладельческого строя — ибо тогда не существовало технологии и механизмов прямого (электронного) контроля за мыслями человеческих особей.
Как человечеству противостоять погружению в состояние нового рабства? Это зависит от степени воли к свободе тех людей, которые понимают истинную ценность свободы воли.
В чем может быть проявлена воля людей к свободе в нынешней ситуации? Разумеется, в стремлении сохранить хотя бы ту дозу свободы воли, которую имело человечество до начала пандемии коронавируса. Главное направление этого сопротивления — отбить навязываемый глобалистами план тотальной вакцинации населения, регулируемой из одного центра.
Главная посткоронавирусная проблема человечества состоит сегодня не в перспективе вакцинации как таковой. Эта проблема заключается в том, что нам сегодня навязывается централизованный вариант этой операции: контролируемый и направляемый из некоего глобального центра, который не вызывает у нас никакого доверия.
Главная проблема, стало быть, состоит в том, кто проводит вакцинацию, посредством каких (где произведенных, кому принадлежащих, кем проверенных и сертифицированных и т. п.) вакцин и под чьим контролем. Вот это все — те вопросы, которых тщательно избегают сегодня прозападные политики и вовлеченные в коррупционные схемы медики.
Переводя на язык российских реалий, формула вакцинации от коронавируса и возможных последующих инфекций предполагает наличие у от российского руководства открытой и ясной позиции по следующим пунктам:
А) вакцинация должна рассматриваться как крайняя мера профилактики по отношению к тем инфекциям, которые не лечатся иным способом;
Б) вакцинация не может быть принудительной, а отказ людей от вакцинации не может приводить к поражению их гражданских прав; при этом, в случае, если какие-то не привитые индивиды становятся источником заражения других людей, они должны нести административную или даже уголовную (в случае осознаваемых действий) ответственность;
Г) используемые в национальной системе здравоохранения вакцины и иные социально-значимые лекарственные препараты должны быть только отечественного производства;
Д) сертификация вакцин и названных лекарственных средств должна быть абсолютно прозрачной — с правом и возможностью проведения альтернативной экспертизы;
Е) лоббирование вакцин зарубежного производства, препятствование проведению альтернативной экспертизы лекарственных препаратов, а также наличие элементов коррупции в процессе их сертификации и лицензирования должны жестко пресекаться;
Ж) решение о порядке применения той или иной вакцины должно носить характер закона, опирающегося на вышеизложенные пункты;
З) состояние национальной системы здравоохранения должна рассматриваться как важнейшая проблема национальной безопасности страны, а сама НСЗ должна находиться под пристальным контролем российских спецслужб.
Соответственно производство и распространение всех мировых вакцин должно быть абсолютно прозрачным и регулироваться международными договорами подобно тому, как регулируются сегодня такими договорами стратегические наступательные вооружения.
Нужно понимать, что обсуждаемый нами вопрос (прав и возможностей человека распоряжаться своим телом по собственному усмотрению) становится важнейшим экзистенциальным вопросом современности.
Жизнь человека, наверное, всё-таки важнее его прав и свобод, хотя сравнивать последние с жизнью, как самым ценным, что в принципе может быть у человека, не корректно. При этом права и свободы человека важнее угрозы смерти, поскольку факт смерти и угроза смерти — разные вещи, и это хорошо понимают те, кто хотя бы раз оказался на грани того и другого.
Нынешняя пандемия, будучи основанием для мобилизации политиков, чиновников и медицинского сообщества, а также ограничения действий инфицированных граждан, не может быть основанием для нарушения прав и свобод здорового большинства.
А тем более, когда степень и порядок ограничений прав и свобод определяются не самим обществом и не законными решениями полномочных законодательных органов, а некими чиновниками глобальных структур, возомнившими себя сверхчеловеками.
На самом деле, мы имеем дело не со сверхлюдьми, а со сверхчиновниками, которых большинство людей считают не Богами и даже не «технократами», но демонами, сплошь и рядом путающими личную жажду власти со свободой воли общества, а возможность применения административной или даже полицейской силы с правом ущемлять права и свободы других.
