25 лет назад он, опасаясь быть непонятым в России, впервые показал свое главное детище в Лондоне, где спектакль стал мировой сенсацией. С тех пор он получил 20 международных наград, триумфально побывал в 58 странах и стал абсолютным классиком. Корреспонденту Анне Нельсон удалось постоять под первым бродвейским снегом и поговорить со Славой Полуниным о смехе сквозь слезы. Ни один из буклетов к «Снежному шоу» коварно не предупреждает о главном: спектакль способен разбередить болезнь. Диагноз этот называется «внезапное обострение детства» с последующими переживаниями счастья и боли одновременно. И заразившиеся, будут испытывать эти симптомы, быть может, всю последующую жизнь. Он один из самых значительных клоунов времени. Романтик и философ, рожденный в российской глубинке. Автор десятков спектаклей стал фактически бездомным с пропиской во всех закоулках мира после того, как придумал свое главное шоу. 25 лет он перекатывает его, как снежный ком, из страны в страну. И сам он уже давно не Вячеслав Иванович Полунин, а Слава. И лет ему вовсе не семь десятков. На вопрос — сколько вам лет? — Слава Полунин отвечает так: «Лет десять. Я серьезно, я как ребенком был, так я и продолжаю в этом возрасте находиться. А чтобы мне не было часто больно, как это бывает с детьми, я какие-то себе вывел формулы, которые меня защищают. Я — защищенный ребенок». Слава Полунин задумывал когда-то этот спектакль, в который вложил все свои лучшие идеи, как новый образ клоунады 21 века. И несмотря на то, что на сцене — все признаки пантомимы и клоунады, — зрелище не вписывается ни в один жанр. Короткой жизни он противопоставил 100 минут трагикомедии, где смеются и глотают слезы, где улыбка в уголках губ — оружие против страхов, оружие массового созидания. «Чаплин говорил, что стоит заниматься клоунадой только когда через нее видны слезы, — объясняет Слава Полунин. — Важна вся панорама что ли, все краски мира в юмор вложить нужно, чтоб он стал настоящим. Как бы ни было смешно, если в нем нет человеческой души или судьбы — этот юмор на минуту. И поэтому мы даже не пытаемся сделать хохот». Раздавая счастье, он препарировал своё собственное, среди многочисленных постулатов которого — «делай только с теми, кого хочешь обнять» и «делай только невозможное — всё остальное сделают другие». «Этот спектакль начался в Лондоне, — вспоминает Слава Полунин, — где мы сидели всей семьей, нас в спектакле всего-то было пять человек, которые полностью его делали. Три человека на сцене и два техника. И вот мы сидели, резали, готовили каждый вечер к спектаклю по несколько часов этот снег. И весь спектакль у нас умещался тогда в семь вещевых мешков. А сейчас это уже три тонны на огромных колесах, летаем по все стороны Земного шара, еле-еле успеваем. Он так растет и растет, и всё больше моих друзей вовлечены уже в него, — сотни людей уже в нем участвуют». Снег эмоционально нагрет до температуры горения, но не горит: таким его теперь специально для шоу производит целая фабрика в Лос-Анджелесе. — Иначе пожарные не допустили бы, чтоб зал каждый раз в прямом смысле утопал в нем. «В этой главной метафоре, конечно, много всего… Но это самый большой страх моего детства, — делится автор „Снежного шоу“. — Образ мамы и образ снега — они близкие, потому что мама часто уезжала в соседнюю деревню километров за 20. Она была распорядителем всяких событий в нашем городке, и она уезжала каждый раз куда-то, а возвращалась завтра или послезавтра. А тут еще и зима, и она уезжает в снег, в метель и так далее. И вернется, не вернется — неизвестно. Поэтому такая история… Почему-то снег все время мне напоминает сразу одну уезжающую мою маму. И исчезающую там в снегах в этих». На какую такую кнопку внутри человека нажал Слава Полунин, что 25 лет по всему миру тянутся на его «Снежное шоу» очереди, хвоста которых не видно? Многие возвращаются по второму и даже третьему разу за этим чем-то очень дефицитным, что ускользает от слов и определений. «Дело, наверное, вот в чем, — говорит Слава Полунин, — практическим потерялось слово „нежность“ — вместо него пришли „сила“, „уверенность“, „упорство“, „деятельность“, „труд“… Ценность этого слова ушла, как будто оно ничего больше не значит, ничего не стоит. Но я получил от родителей, от друзей столько этой нежности, что удивился, почему вдруг она исчезает вокруг. В конце концов, я ее осознал по-настоящему в этом спектакле. Нежность стала главным его событием. На ней оно всё там и построено». Он придумал обволакивать зал гигантской паутиной любви, и главными адресатами этой радостной анархии он назвал детей старшего и преклонного возраста. Как получилось, что Слава Полунин — клоун для взрослых? «Тут все более или менее просто, — объясняет Слава, — у детей все нормально складывается, это у взрослых все перепуталось. Они оторвались, запутались и никак не могут разобраться. Поэтому я от имени детей шпион в мире взрослых, чтобы помочь им как-то из этой ситуации выбраться. Чтоб детские мечты опять стали их жизнь продвигать, то есть двигать их главными интересами». «Чем больше в мире разломов, — говорит Слава Полунин, — тем сильней человек нуждается в чуде. Последние годы — просто удивительные. Меня просто во все стороны раздирают, потому что, я нужен здесь, я нужен там. Потому что здесь уже совсем темновато, и там темновато, — хоть немножко какой-то надежды и света люди все время ищут». Бумажные хлопья на подлокотниках бродвейских рядов будут лежать до начала января. Билеты тают на глазах. Значит, теперь и на этом конце света многим посчастливится уйти из зала взъерошенными и помятыми вьюгой; с отвоеванной обратно детской свободой, однажды украденной взрослой жизнью; с любовью вдоль и поперек всего своего существа и неизбывным одиночеством где-то там же. Анна Нельсон