Событие дня:
Москва C
Рич: Алексей Юрьевич, мы с тобой познакомились лет восемь назад, когда в одной известной компании я подошёл к тебе с гитарой и предложил спеть Майка Науменко. На что ты ответил что-то типа: «Это он мне будет предлагать спеть Майка? Это я ему предлагаю спеть Майка!» С тех пор ты стал для меня и другом, и учителем. Расскажи, как ты провёл сегодняшний день? Что читал? Что видел? Утром традиционный кофе с солью?
Алексей Колобродов: Было такое. Только по моему внутреннему календарю это было лет девять тому назад, а по внутреннему цензору — интонация не совсем моя. Но тебе так запомнилось, и всё дальнейшее излагаешь верно. Кстати, символично, Рич, что сегодня день памяти Майка (интервью было записано 27 августа — прим. ред.), масштаб которого парадоксально увеличивается через годы и десятилетия и уже перерос почетное, но нишевое звание «первого рок-н-ролльщика России». Очень русская история вышла с Майком, который, как до сих пор многие полагают, неуклюже косплеил Запад… Относительно кофе и всего последующего — не только соль, еще корица и молотый имбирь, дочитывал «Ополченский романс» Захара Прилепина (вернее, перечитывал наиболее яркие места — рецензию буду делать) и под эгидой «Есенин-центра», которого я куратор, готовил концерт в Рязани нашего друга Михаила Елизарова. В условиях нынешних вселенских бурь и запретов это, поверь, непросто.
Рич: И тут у меня гроздь вопросов вырастает. Начну по порядку. Как тебе последняя глава книги «Майк Науменко. Бегство из зоопарка» Александра Кушнира, которую сегодня выложили в сеть? Будешь ли читать всю книгу?
Алексей Колобродов: Книгу хочу именно в печатном виде, и где-то она меня дожидается. Александр Кушнир — очень крепкий автор (ну, «Золотое подполье» и «100 магнитоальбомов русского рока» — целые памятники ушедшим субкультурам), умеющий, по довлатовскому определению, очень здорово и плотно писать о всякой ерунде, но мы-то понимаем, что Майк и его контекст (а Кушнир его глубоко забирает) — вовсе не ерунда, а если ерунда, то именно та, что ценнее всякого прочего, казавшегося долгим и увесистым. Меня, кстати, приятно удивило, что Александр выбрал героем Майка… В сети были и другие главы, они очень на уровне. Но последняя — сильная и горькая, там меня впечатлила история Бориса Мазина, многолетнего друга, корреспондента и конфидента Майка, о котором я ничего не знал.
Рич: Которому он даже книгу посвятил…
Алексей Колобродов: Да. И еще одна точная и глубокая мысль там есть, о том, что в 1989−90−91 году наступили другие времена. Об этом говорит барабанщик «Зоопарка» Валерий Кириллов. Это не было катастрофой, великим переломом, революцией, но наиболее чутким людям было ясно, что сам воздух поменялся и пришли не те перемены, которых ждали и желали. Собственно, последние годы Майка — очень интересная ремарка к политической истории тех лет.
Рич: Не те времена, которые БГ приближал, якобы разваливая своими песенками СССР.
Алексей Колобродов: Слушай, ну про «судьбоносную роль» рокеров в развале СССР отлично написал Кормильцев, а потом и я, грешный, от него независимо. Это напоминает толстовский образ, когда ребенку дали в руки игрушечные вожжи, он ими машет, шумит во все маленькое горло и уверен, что лихо правит экипажем. Которым реально управляет взрослый кучер. Только тут еще смешнее — какие-то гитары, хаеры, нелепые неумелые словеса, пошлейший пафос… Когда рокеры отработали в этом шоу положенное время и прихватили бутылки из райдера, их в одночасье отключили, снисходительно разрешив уже клубный, а не стадионный «чёс» и кайф. Майк, я думаю, один из первых эту картинку просчитал. Причем в своей негромкой, конфузливой манере.
Рич: Так бы и остался с тобой на этой теме, но тогда мы совершенно точно не вместимся в формат интервью, поэтому пойдём дальше. Ты пользуешься привилегиями литературного критика и значимые отечественные книги читаешь раньше остальных. Ты и сам упомянул, что уже прочитал «Ополченский романс» Захара Прилепина. Дашь несколько спойлеров? Ты же, мягко говоря, специалист по этому автору.
Алексей Колобродов: Книга многослойная. Захар почти в одиночку формирует литературный канон донбасской войны, прописывает не столько ее историю, сколько ее место в общей русской судьбе и особый героико-трагический стиль. Тут и книга публицистики, где он намеренно увел себя в тень, «Всё, что должно разрешиться», и экзистенциальный роман «Некоторые не подадут в ад» (за который ему особо прилетало именно от людей, глуховатых к контексту), и составленный им поэтический сборник «Я — израненная земля», который должен был сделаться событием духовной жизни страны, а сделался, увы, только событием в жизнях его авторов. Тоже, впрочем, немало… Ну и вот «Ополченский романс», как его Захар обозначил, «14 треков в разном ритме», типа альбом, а я бы по старинке назвал «романом в рассказах» — со сквозными персонажами (многих ты не то чтобы узнаешь, скорее угадаешь), нелинейной хронологией, отлично прописанными характерами, единым, по сути, сюжетом — война, и что она делает с человеком. В общем, такой извод «лейтенантской» или, скажем, «комбатской» прозы, которую создает не генерация авторов, а Захар в одиночку. Мне не раз доводилось говорить, что он черпает энергию в мощной русской послереволюционной литературе 20-х годов. Весьма любопытная аналогия — «Конармия» Бабеля. Не самый близкий Захару Прилепину автор, а между тем отзывается у него всё чаще. В страстности и одновременно отстраненности интонации, твердом сплаве ландшафта и действия, понимания войны как стихии, которая обнуляет привычные формы существования и задает иные жизненные стандарты. При этом нет бабелевской национальной кичливости, преобладания натуралистических сюжетов. Выдержан куда более строгий, черно-белый стиль, цветные вкрапления появляются ровно там, где надо.
Рич: Заинтриговал. А ещё я слышал, что Михаил Гиголашвили что-то дико любопытное приготовил, ты же наверняка в курсе?
Алексей Колобродов: Он мне прислал рукопись нового романа, строго-настрого запретив не то чтобы распространять, но и делиться впечатлениями. Потом снял запрет, и я с удовольствием скажу, что новый его роман — в определенном смысле, судьбой нескольких героев — продолжение великолепного «Чертова колеса» — мощная и бодрая вещь: приключения, странствия, сатира, очерк нравов, роман воспитания; европейские клиники, русские тюрьмы, наркота, воры в законе, нежнейшая ностальгия, евангельские глубокие мотивы — всё, как мы любим. Светло завидую ее будущим читателям.
Рич: Круто!
Алексей Колобродов: Вообще, Михаил — вроде как не про эпохи, а про буквы, про людей, пейзажи и характеры, но писатель он промышленного какого-то уровня, сильный и смелый, и потому дает выдающиеся художественные метафоры смутных времен. Так, о перестройке, я уверен, еще будут судить именно по «Чертову колесу», а о начале 90-х — по новому роману.
Рич: Ещё немного о книгах. В прошлом году я стал номинатором книги Андрея Рубанова «Финист — ясный сокол» на премии «Нацбест», и мы, собственно, эту премию забрали. В этом году ты с Михаилом Елизаровым повторил этот нехитрый трюк. Я болел за вашу «Землю». Расскажешь немного о своих впечатлениях и о том, почему это, пожалуй, главная книга года?
Алексей Колобродов: Конечно, главная. И даже насторожившие меня метаморфозы «Нацбеста» в ковидном году не смогли повлиять на эту объективную реальность. Дело, может, не столько в «Земле» со всем ее 800-страничным объемом и кучей смыслов и чисто литературных достоинств, сколько в самом Елизарове. Я уже говорил, что он прежде всего мстительный воин поруганной Традиции. Берсерк возмездия с мексиканской гитарой, похожей одновременно на индейский томагавк и русскую балалайку. А сейчас такая фигура чрезвычайно востребована, общество пока этого не осознает, но уже интуитивно чувствует. Я, вообще, что называется, вангую расцвет жанра, в который вместе с Елизаровым поворачивают наиболее тонко и сложно устроенные наши писатели, — хтонического реализма. Вот и «Уран» Ольги Погодиной-Кузминой, тоже фаворит «Нацбеста», похожими мотивами пропитан. Да и упомянутые «Некоторые не попадут в ад» Прилепина. Помимо эсхатологических настроений — это хмурая такая ответка на поглощающее всякую осмысленную реальность хохмачество, хейтерство, «ржаку» (о, ненавидимое мной слово), камедиклабовщину. Пошлость и ранее принимала форму утробного, животного смеха, но сейчас это тотально и гибельно.
Рич: Заметь, мало кто переживает по этому поводу. Да и «Уран» с «Некоторые не попадут в ад» не востребованы должным образом. Особенно мне смешны претензии прогрессивной общественности, которая обвиняет Захара в том, что тот слишком сильно одеяло перетягивает на себя как в прозе, так и в жизни, хотя это абсолютно западная фишка. Очевидно же, что он это делает, чтобы эту самую хтонь высветить наиболее ярко и, не побоюсь этого слова, стильно.
Алексей Колобродов: Относительно «одеяла» — я же говорю, надо понимать его донбасский корпус и контекст — где он совсем себя прячет, а где выходит на открытое, простреливаемое место… Я, если ты помнишь, давно Захара так и определил в одноименной книжке — как вполне западный тип, the artist, который современным продвинутым инструментарием и высокотехнологичным оружием, воюет за Традицию (в этом они схожи с Елизаровым) и подлинный набор ценностей. А наши западники — да, очень провинциальный и тусклый народ, застрявший в 19 веке и перестройке одновременно, — они эту фишку не секут совершенно. Очень знаковый парадокс, кстати. То, что из всего сюжета западной жизни они восприняли моду на комиков, обывательской природе которой еще Есенин ужаснулся, и не он один, — момент показательный.
Рич: Я недавно посмотрел совершенно замечательный баттл Александра Дугина с писателем Бернаром Анри-Леви в рамках одного иностранного симпозиума. В нём Леви говорит, что он фанат той России, в которой возможен писатель Солженицын, что он, мол, солженицынский ученик. Невероятные дебаты, где Дугин выглядит крокодилом, а Леви оленем. Как ты понимаешь, я подвожу к твоей книжной новинке «Об Солженицына», которая собралась и издалась во многом благодаря твоим заездам в Питер. Расскажешь о ней? И стоит ли ещё ждать от тебя подобной публицистики в книжном формате?
Алексей Колобродов: Сборник литературных очерков, в котором мне кажется удачным почти всё — от названия с аллюзией на Хармса (отличная находка издателя Вадима Левенталя) до, уж прости, содержания. Там не только заглавный персонаж, по поводу которого я, кажется, сделал пару небольших, но веселых открытий. Первое: Солженицына сформировала как идеолога антисоветская среда в послевоенном ГУЛАГе — власовцы, бандеровцы, прочие коллаборационисты, а их, в свою очередь, идейно окормил не кто иной, как доктор Йозеф Геббельс. И второе: юный Солж мечтал стать актером, в Ростове поступал в студию впоследствии знаменитого Ю. Завадского, но тот его не взял — дескать, все данные есть, но голос подвел — слишком визглив. Так вот, Александр Исаич потом актерствовал всю жизнь и мстил за незадавшуюся актерскую карьеру. Сочетание взрывное при незаурядном-то характере и даровании. Ну и доигрался — в том числе до краха собственной идеологии… Так вот, там масса советских фигур и талантов — Алла Пугачева и Владимир Богомолов, Светлана Алексиевич и генерал КГБ Филипп Бобков, Александр Галич и Фенимор Купер, Высоцкий и Александр Дюма… Что касается «ждать» — ну мы совершенно точно с Левенталем еще одну симпатичную (на уровне идеи) книжку задумали, половину ее я написал. Это не публицистика будет, скорее, уроки истории через книги литературы. Есть и более глобальные, но пока менее реальные замыслы. А вот опять, заметь. Наши либералы воспринимают Бернара Анри-Леви как сталкера самых продвинутых, провозвестника сверхновых миров и этик, а он молится на вполне архаичного (кстати, и в либеральных глазах прежде всего) Александра Исаича. Чудно.
Рич: Кстати, твоим фирменным стилем является откопка самых разнообразных аналогий буквально ко всему, что ты читаешь, слышишь и видишь. У тебя с чем-то неожиданным срифмовались белорусские события и их герои?
Алексей Колобродов: Ричард, это же классический сюжет из «Золотого теленка» — «охмурение ксёндзами Адама Козлевича». Аналогия на поверхности — может, кто-то ее уже отметил, но мне не попадалось. Здесь ведь поразительное сходство даже в деталях — «кондукторские усы», «сладкий лепет мандолины», «кроткие звуки фисгармонии». А шоферская профессия Козлевича и белорусское машиностроение! А фамилии ксёндзов — Кушаковский и Морошек… Паниковский, который ксёндзов побаивается, но приветствует возвращение Козлевича в команду Командора. Вообще, пророческий дар Ильфа и Петрова поразителен — собственно, все современные оппозиционные движухи можно понять через экипаж «Антилопы-Гну», «союз Меча и Орала», ну и фигуру Лоханкина, конечно. Да-да, вот эту слюнявую риторику светлоликих, весь слащаво-фальшивый стиль Ильф и Петров зафиксировали удивительно точно.
Рич: То есть упомянутый апологет либерализма писатель Леви, встретившийся с Тихановской, — это встреча ксёндза и Козлевича? Лукашенко — Балаганов, а наш либеральный брат — Паниковский?
Алексей Колобродов: Леви — определенно, а вот Козлевича я бы понимал сильно шире, в нем и Лукашенко иногда угадывается. Аналогия эта тем и хороша, что может свободно перемещаться, трактоваться и интерпретироваться. В том числе и с изменениями ситуации в Белоруссии.
Рич: Лёш, я, может, не совсем в теме, но даже сверху видно, что литературная критика, впрочем, как и кинокритика, не пользуется особой популярностью у читателей. Есть парочка известных имён, которые работают на «Медузу», но, честно говоря, они не выглядят хоть сколько-нибудь убедительно. Мы вернём времена, когда тексты Алексея Колобродова о литературе будут искать так же, как, скажем, тексты Михаила Трофименкова о кино? Или настоящая критика осталась в толстых советских журналах?
Алексей Колобродов: Критика в серьезном кризисе, основных причин две. Первая: страна (не государство, тому вообще по хер) может позволить себе одного критика, который получает за это получку (не гипербола). Остальные работают главным образом на чистом энтузиазме, а он имеет свойство заканчиваться. И вторая причина где-то рядом: производство это реально вредное, умственная мускулатура и реакции быстро изнашиваются, а даже молока за вредность никто не предлагает. Ну, организм подает тревожные сигналы, как с похмелья, люди уходят в другие сферы. Яркий пример — Лев Данилкин. Кто-то остается там навсегда, кто-то перекумаривается, чтобы вернуться. Ситуация эта общая для всего литературного дела и уповать на толстые журналы — иллюзия. Там, собственно, даже последний важный стимул отсутствует — увидеть свой текст напечатанным, пока он свеж и актуален.
Я так нескромно знаю, что да, мои прошлые тексты (благо, практически всё есть в сети) люди ищут по разным поводам, но это слабое утешение. Мне кажется излишним говорить, что у государства еще есть шанс, почти призрачный, выстроить вменяемое литературное хозяйство, более того, это, может, одна из самых актуальных задач в смысле даже и политическом. Но ведь такого же толка идея, как про «толстые советские журналы»… потому что не только государство, но и интеллигентные идиоты заговорят про рыночность и рентабельность. Мало кому приходит в голову, что литературное дело должно быть у государства и страны — и всё, точка, не обсуждается.
Рич: Может, отчасти из-за того, что государство наше в какой-то момент решило не заниматься идеологией, в том числе литературным развитием граждан, мы имеет то, что имеем? Хабаровск? Вопли по поводу отравления Навального? Все эти проблемы с постсоветскими странами, на которые наши молодые люди реагирует вполне однозначно?
Алексей Колобродов: Для меня это — дважды два четыре, совершенно четкая логическая и смысловая цепочка. Только под «литературой» мы с тобой, натурально, понимаем не только книги, премии и писателей, а куда более широкие явления.
Рич: Конечно. И что делать будем?
Алексей Колобродов: Делай что должно, и будь что будет. Работать, говорить, сопротивляться.
Рич: Лёш, даже в таком полуофициальном формате говорить с тобой — одно удовольствие. Верю, что наши скромные потуги не канут в Лету. Давай заканчивать, а то может наступить то самое утро, о котором мы слышали что-то вчера.
Алексей Колобродов: Я ставлю Майка. Всё-таки не «Выстрелы» и «Прощай, детка», а «Лето». Да, оно, собственно, у меня рингтонит на телефоне.
Россияне перечислили черты «русского характера»
Disney заменяет аттракционы на фоне протестов против расизма
Названы обладатели госпремий в области литературы и искусства
Стало известно о крупной краже на похоронах Трушкина
