В последнее время за моду взято народу льстить, а всякого критически смотрящего на русский народ — возить мордой по столу. Объяснение тому простое: тридцать лет русскому народу доказывали, что он дурак и злодей, фамилия его Шариков, и ему нужно покаяться. Народ слушал, слушал и сказал: да пошли бы вы ещё. Быть может, он имеет право на это. Наверняка. В конце концов, это тот самый народ, о котором Пушкин говорил: «Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлёности и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны». Это о нём говорил гениальный поэт и дипломат Тютчев: «…русский народ христианин не в силу только Православия своих верований, но и в силу того, что ещё задушевнее верования. Он христианин по той способности к самопожертвованию, которая составляет как бы основу его нравственной природы». Русским, уверял Николай Васильевич Гоголь в разговоре, «…всё дурное в себе преодолеть и исправить ничего не стоит; мне любо и дорого, что они как умственно, так и нравственно могут возрастать столь быстро, как никто иной на свете». Когда одна дама в присутствии Достоевского сказала раздраженно, «что именно в России лучше, чем в чужих странах?» — Достоевский ей коротко ответил: «Всё лучше». Ещё Достоевский говорил: «В русском человеке из простонародья нужно уметь отвлекать (в смысле: отделять, отличать — примечание моё) красоту его от наносного варварства. Обстоятельствами всей почти русской истории народ наш до того был предан разврату и до того был развращаем, соблазняем и постоянно мучим, что ещё удивительно, как он дожил, сохранив человеческий образ… Но он сохранил и красоту своего образа». Николай Данилевский восхищался тем, что в России «…отношение всего народа к преступникам запечатлено совершенно особенным, человечным и истинно христианским характером». «Можно ещё указать, — продолжает Данилевский, — на чуждые всякой насильственности отношения как русского народа, так и самого правительства к подвластным России народам». И эта ненасильственность, уверял Данилевский — между прочим, ещё в XIX веке, чужда нам настолько, что «нередко обращается в несправедливость к самому коренному народу». И даже Лев Толстой, строгий к России и к русским порядкам, и тот восклицал: «Русская цивилизация, конечно, груба, но самый грубый русский человек всегда ужасается обдуманного убийства. А англичанин! если бы его не удерживало чувство приличия и страх перед самим собою, он с бесконечной радостью поел бы тело своего отца». «Вся надежда на крестьян, — ещё говорил Толстой о русском мужике, — В них есть душа, одарённая Богом, они религиозны, чисты, умеют любить друг друга…» «Какое мы имеем право бояться своего великого, умного и доброго народа?» — восклицал Александр Блок. Я читаю и перечитываю эти слова порой со смешанным чувством: иногда мне кажется, что сказанное великими умами России — не данность, а задание. Что это — экзамен, который надо сдавать из раза в раз. Из века в век. На право именоваться русским человеком. И тем не менее, всегда, всем и каждому нужно отдавать отчёт: сегодня мы занимаем землю, когда основанную и освоенную русскими людьми и всеми, ставшими с русскими людьми в единый строй, плечом к плечу. Это должно быть выбито на всех скрижалях. У русских должен быть праздник, и желательно не в этот дурацкий День России, а всегда, ну или, если можно, почаще. В новой Конституции собираются прописать, что русский язык — это язык государствообразующего народа. Мне последнее время кажется, что здесь всё-таки наблюдается некая путаница и перестановка мест. Государствообразующий народ создал русский язык. И сказал на этом языке своё слово. И это слово услышал весь мир. Теперь наше дело не забыть это слово и самое имя своё.