Мы пошли на беспрецедентные меры ради сохранения каждой жизни — независимо от ее экономического вклада в общество. Мы приняли систему ценностей, в которой каждая жизнь драгоценна. Мы, как общество, возросли в добре.
Конечно, сама мысль о том, что в карантине есть нечто доброе, может вызвать раздражение — экономика несет тяжелый урон, причем множество семей почувствовало это на своем бюджете. Многие планы рухнули и карьеры пострадали. Но я хотел бы обратить внимание на то, что в нравственном и психологическом отношении мы наблюдаем то, что можно было бы назвать катастрофой с обратным знаком, «доброй катастрофой». Во всех этих тяжелых — а иногда и трагических — событиях последних недель открылось нечто хорошее и глубоко правильное. Поясню, что я имею в виду.
Иногда — во время смут, войн и революций — происходит катастрофический обвал того уровня цивилизованности, нравственности и солидарности, который был достигнут до этого. Человеческая жизнь обесценивается до стоимости девяти граммов свинца — или ниже. Лозунгом момента становится «умри ты сегодня, а я завтра». Те, кто еще вчера были соседями, вцепляются друг другу в горло.
Обычно улучшение нравов происходит очень медленно и почти незаметно — как растет лес. А обвал происходит быстро — как пожар. Но нынешняя эпидемия сделала нас свидетелями обратного, и при этом быстрого развития — уровень морали и солидарности повысился. Общество в целом — и власти и граждане — пошли на серьезные экономические жертвы, чтобы сохранить жизнь и здоровье наиболее слабым и уязвимым. Огромные средства были вложены в срочное строительство новых больниц, готовых принять жертв пандемии. Общество и государство мобилизовались для того, чтобы помочь пострадавшим.
Как сказал президент, мы — не Спарта. Мы не сбрасываем слабых в пропасть. Мы заботимся о каждой жизни. Конечно, государства с древнейших времен могли проявлять заботу о людях. Подданные — работники, воины, налогоплательщики — были оборонным и финансовым ресурсом. Но особенность ковида в том, что он грозит смертью — не исключительно, но преимущественно — пожилым и больным людям, которые экономическим и военным ресурсом не являются. Напротив, они часто являются получателями социальной поддержки.
Их жизнь ценна не как государственный ресурс — но сама по себе, как жизнь уникального человеческого существа, в каждой минуте которой есть не всегда понятный, но глубокий смысл. И это общее для всего цивилизованного мира согласие — жизнь слабых, уязвимых, экономически непродуктивных людей стоит того, чтобы спасать ее, идя на существенные жертвы — и проявилось в нынешнем карантине. Это стало восприниматься как что-то самоочевидное.
Ценность человеческой жизни — именно жизни как таковой, а не общественного ресурса — повысилась. Мы оказались в более гуманном обществе. Нам был предложен выбор — пойти на суровые самоограничения ради старых и слабых, или ну их, пусть умирают. Мы выбрали бороться за каждую жизнь.
Такое развитие событий не разумелось само собой. Еще недавно высоколобые философы (больше на Западе, чем у нас) рассуждали о «долге» старых и больных умереть, чтобы не отягощать свои семьи и государство. Как говорила ведущий британский моральный философ баронесса Хелен Уорнок, лица, страдающие старческим слабоумием, обязаны умереть. «Если вы страдаете слабоумием… из-за вас впустую тратится жизнь многих людей… жизнь вашей семьи и ресурсы национального здравоохранения».
Проповедь расчетливой бесчеловечности становилась все более респектабельной. На человека, предлагающего побуждать стариков к самоубийству и предоставлять им для этого яд и квалифицированного «помощника», смотрели без испуга — ну интересная, хотя и спорная идея, надо обсудить.
С приходом коронавируса эти разговоры могли бы усилиться — вот сама природа пришла за старыми и больными, надо ли мешать неизбежному, да еще ценой тяжелого ущерба для экономики? Но и власти, и общество в большинстве развитых стран, включая Россию, твердо ответили «надо». Голоса тех, кто считал, что не стоит идти на такие меры, чтобы спасти больных и стариков, которые «все равно скоро умрут», оказались в меньшинстве. Те, кто принимали решения от лица всех нас, рассудили иначе.
Мы пошли на беспрецедентные меры ради сохранения каждой жизни — независимо от ее экономического вклада в общество. Мы приняли систему ценностей, в которой каждая жизнь драгоценна. Мы, как общество — несмотря на все ворчание и недовольство, раздававшееся в соцсетях — возросли в добре. И это стоит запомнить — и хранить. Бывают события, которые внушают стыд за человеческий род, которые открывают, какие бездны зверства и низости могут скрываться в человеческом сердце.
Но сейчас мы переживаем нечто прямо противоположное — время заботы, солидарности и человеколюбия. Мы оказались в ситуации, когда, может быть, первый раз в истории героями, окруженными славой и почетом, оказались не те, кто проливал кровь и отнимал жизни врагов, а те, кто спасал жизни — рискуя своими. Мы увидели самоотверженный подвиг врачей и медсестер, которые полагали жизни свои за ближних. Героический статус приобрела самая мирная и гуманная профессия — профессия медика.
Конечно, как всегда во времена испытаний, люди во всем мире проявили себя по-разному. Кто-то боролся за спасение людей, кто-то пользовался ситуацией, чтобы продвинуть свои собственные интересы. Шататели продолжали шатать, а паникеры — паниковать. Конечно, мы не оказались в новом мире.
Но мы пережили определенный сдвиг в общественном представлении о том, что является должным и правильным. Всякая человеческая жизнь стоит того, чтобы ее спасать. Конечно, цивилизация — очень хрупкая вещь, и нам еще предстоит удержаться на этой высоте. Но для начала нам стоит признать, что мы на ней оказались — и это очень хорошо.
Источник
