ОЛЬШАНСКИЙ Дмитрий Ограничительный принцип должен быть только один: нельзя ничего сдавать и нельзя никого предавать. И не должно быть такой «свободы», ценой которой будет это предательство, эта сдача. Около 2024 года в России что-то изменится. Может быть, это случится немного раньше или чуть позже, но в любом случае это будут не просто выборы президента и совсем не только массовое перемещение чиновников по кабинетам, но — смена поколений, перемена времен. И вроде бы нас ждет «свобода»: очередное, уже четвертое ее издание за сто лет — и что же в этом плохого? Ведь в этой коробке так много полезного: отмена идиотских запретов, конкуренция на выборах, освобождение тех, кого неправильно посадили, и даже смирение (хоть бы и временное, и частичное) начальников перед народом. Казалось бы, есть чему радоваться, есть чего ждать. «Но есть один момент». В конце восьмидесятых годов московская жизнь была самой интересной жизнью на свете. Все время что-нибудь разрешали и что-нибудь происходило такое, что еще вчера было невозможно, исключено. И люди ходили на митинги, и люди открывали кооперативы, и люди покупали романы про Анжелику и джинсы-варенку, и люди голосовали, и все у них было хорошо, даже когда волнительно. Но где-то на периферии страны, где-то далеко-далеко, зажигался один красный огонек за другим. Сначала Средняя Азия и Карабах, потом Азербайджан, Грузия, Абхазия-Осетия, ну, а потом Приднестровье, Чечня, Севастополь, Туркмения, Рига. И где не резали и не убивали, там просто выбрасывали людей из домов и заставляли уехать, а где и не выбрасывали, там просто приходили и устанавливали новые законы, обязывали знать новые языки и слушаться новую власть, а если кто против, так из Москвы никто не поможет, потому что Москва занята, Москва читает роман про Анжелику и меряет вареные джинсы — ну вы чего, свобода же наступила, случился кооператив и видеосалон, а вы тут со своим Баку, Грозным и Крымом. Это я все к тому, что в составе России или где-то поблизости от нее — уже не той, а современной, — есть пять непризнанных республик, два региона, точнее, один полуостров плюс острова, чья принадлежность нашему хозяйству оспаривается извне, да еще несколько мест, где в любой момент, стоит только отвлечься, может начаться пожар. И это мы даже не говорим о сепаратизме или беспорядках в тех провинциях, где все до сих пор тихо и хорошо. А если у кого-то есть сомнения в том, что добрая заграница (прежде всего атлантическая, но отчасти и европейская) начнет, случись что, помогать любому нехорошему оживлению в наших пределах хоть официальным признанием своих обкомов, хоть чеканной монетой — так ведь и не может быть таких сомнений, мы уже видели это раз сто. Так что свобода — это несомненное счастье, но только если это аккуратная и в высшей степени расчетливая, холодная, выверенная свобода. А плохая свобода — это война. Грязная, проигрышная война — или позор, а потом снова война, пока позор не придет навсегда. И я думаю, что у русского человека могут быть любые мнения по поводу выборов, митингов, начальников, запретов, да хоть бы и (зажмурьтесь и заткните уши, мои консервативные читатели) гей-парадов — но ограничительный принцип должен быть только один: нельзя ничего сдавать и нельзя никого предавать. И не должно быть такой «свободы», ценой которой будет это предательство, эта сдача, этот кооператив и видеосалон — на фоне стрельбы, резни, сладкой суеты наших вечных противников, страха и растерянности обывателя, панического отвода войск и потери территорий. А вместо этого в нашей жизни должно господствовать правило, взятое из одного старого романа, правило, которому меня некогда научили, и мудрость которого я научился видеть существенно позже, чем узнал эти нехитрые слова. Все должно измениться, чтобы все осталось по-прежнему. И пусть наш условный 2024 год будет устроен именно так.Источник